Онлайн чтение книги Выбор и безальтернативность Choice and no alternative
1 - 9.4

11 мая 2017г.

«Что же такое выбор?»

Чирк-чирк. Чирк-чирк. Моя тетрадь наполнялась записями. Карандаш скользил вдоль белого листа, оставляя за собой грациозный след. Острый грифель впивался в бумагу — грубые, тонкие, свинцовые царапины заполняли строки и мерцали под лучами утреннего, весеннего солнца. Золотистый глянец жалил мне глаза не хуже стаи разъяренных пчёл. Графитовая пыль собиралась вокруг выведенных иероглифов, напоминая собой чистый пепел.

Согласно Википедии, выбор — решение неопределенности в деятельности человека в условиях множественности альтернатив.

Однако в этом определении есть одно большое заблуждение…

Чирк-чирк. Карандаш забегал с новой скоростью. Чирк-чирк. Каллиграфия стала унывать — письмо начало страдать от набираемого темпа. Казалось, стержень вот-вот пронзит листок, оставив мнимый след на следующем. Лишь приложи я чутка больше силы, всего самую малость, — и отпечаток моего поступка сохранился бы на следующем листе.

Со стороны нам может лишь показаться, что альтернатив — большое множество, однако доподлинно это совсем не так. Во всём важны контрасты. И в контрасте плохой/хороший (положительный/отрицательный, разрушительный/созидательный) поступок — выбора существует лишь два, и иначе быть просто не может. Есть только альтернативы плохого контраста и контраста хорошего. И до тех пор, пока контраста существует два — выбора тоже будет лишь два.

Чирк-чирк. Рука плыла из стороны в сторону, наполняя лист заключительными строками. Где-то запись меня не устраивала, и я грубо и резко её перечёркивал. Перечёркивал один раз. Затем другой. Исполнительно продолжал так несколько раз, пока не был, наконец, убеждён, что невидно даже закругленной петельки иероглифа. И когда на бумаге в результате образовывалось чёрное пятно, и я принимался писать дальше… Чирк-чирк! Моя рука сама вернулась к грязному пятну и перечеркнула его вновь.

Однако, как бы то ни было, порой в нашей жизни появляются выборы, имеющие весомое влияние на нас, как непосредственно на личностей...

На месте пятна образовалась прорезь — след проявился на следующем листе. Теперь мне придётся решать: стереть этот след, найти ему применение или же проигнорировать. Однако одно известно точно — след является помехой для будущих записей.

Такие выборы я мысленно часто называю «мульти-выборами». Для меня они всегда имеют красный цвет, выводятся кровавыми иероглифами. Такие выборы — пути — причём, пути без возможности на то, чтобы оглянуться назад.

И результатом того, что я ступил на некий путь — обычно является проявление качества, особенности или привычки. Личность наполняется новыми чертами, как картина наполняется новыми красками. И я, и картина, в этом плане, просто ожидаем, когда краски высохнут.

Нужно ли говорить, что поверх засохшей краски можно писать вновь? Или говорить о том, что не стоит смешивать краски там, где это будет выглядеть убого? И, конечно же, не стоит забывать, что холст — невечный материал. Так и личность, человек — материал невечный.

Область, которую я чиркал в течение минуты, стала отдавать теплом в результате трения. Я трогал её пальцем и усердно думал: «Правильно ли я поступил?». Мне сейчас тепло, но листок испорчен, следующий листок определённо тоже. И, тем не менее, мне сейчас тепло. Пока тепло.

Один из таких «мульти-выборов» — например, выбор между тем, чтобы умертвить или оставить котёнка на произвол судьбы. Данное решение несло два исхода: либо я закреплял качество безответственного человека, либо заменял данное качество на другое. Большего не дано. И я выбрал. Несмотря на страх перед последствиями своего поступка, я выбрал и избавился от одной из своих неприятных слабостей. Это здорово.

Однако…

Область, которая некогда источала тепло, теперь казалась по ощущениям холодной. Холодно потихоньку становилось и душе, — я чувствовал некую тревожность, преисполняющуюся в сердце. Дабы избавиться от странных чувств я крепко закрыл глаза и тяжело вздохнул. Всё будет хорошо, — я вновь вдохнул чистого воздуха и выдохнул. От лёгкости в груди стало легче на душе — значит, сеанс терапии прошёл успешно.

Чирк-чирк.

В два чирка я закончил запись, отложил карандаш в сторону и вяло потянулся на стуле. На моей парте распложилось сочинение-рассуждение на тему: «Выбор профессии». 

Я уже успел доделать домашнюю работу, а класс до сих пор не забит доверху, — косясь на входную дверь в классный кабинет 1–A, я беззвучно хмыкнул. — Где же Юмикава?

Играясь карандашом в руке, я перечитывал написанное сочинение. К моменту, когда я уже, было, собирался перечитать его по новой, Юмикава впорхнула в кабинет. Эта замечательная белокрылая птица покружилась вокруг парты, раздумывая как бы аккуратно приземлиться, и резко робко вздрогнула, когда грохот её сумки привлёк мой скучающий, кочующий взор.

К слову говоря, в начале мая Юмикаву и Хайро приняли в Студенческий совет, так что теперь они носят белые пиджаки, крайне сильно выделяющие их в классе. На самом деле они подали заявку на вступление ещё в начале апреля, однако до сих пор их не принимали и лишь давали мелкие поручения. Это была своего рода проверка компетентности. Другими словами, они находились на испытательном сроке.

Так или иначе, Юмикава выглядит изящно... Прямо-таки глаз не оторвать... 

Я посмотрел на неё пустым взглядом и, кивнув в знак приветствия, вернулся к чтиву. Однако вернулся к чтиву лишь глазами, ибо головой я сейчас пребывал в размышлениях. Интересная реакция, она меня смущается что ли? Такое её поведение поддерживалось уже на протяжении нескольких недель, однако я не проявлял к этому любопытства. У меня было забот полон рот.

Дабы проверить свою догадку, я решил обратиться:

– Юмикава-сан, я Вам уже говорил об этом, не так ли? Не стоит испытывать по тому поводу такое сильное смущение. Забудьте моё признание, как обычный дурной сон. Забудьте так, как если бы я никогда ничего не говорил.

Она снова жутко вздрогнула и покрылась несвойственным ей румянцем. Её губы заметно задрожали, но лишь на пару-тройку секунд.

– Легче сказать, чем сделать… Твоё признание оказалось настолько внезапным, что я не могу теперь выкинуть его из головы, — плюхнувшись на стул и вцепившись в волосы, пробубнила она.

Такой ответ вызвал у меня волну беспокойства: «Если Юмикава начнёт в этом упорно разбираться, разбираться в своих чувствах, разбираться в моих, то может прийти к неприятным выводам. А что если она выведет меня на чистую воду?». По спине пробежались неприятные мурашки.

– И тем не менее, лучше Вам от этих смешанных эмоций точно не станет: это влияет на образ. Так что будь я на Вашем месте, то сперва разобрался бы в себе, а уже затем взялся за проблемы других. Постоянное беспокойство только усугубит Ваше душевное состояние. В таком случае, я буду вынужден предпринять меры.

– Меры?.. – испуганно дернулась Юмикава.

– Если Вы так и будете на меня постоянно пялиться, то окружающие решат, что причина Ваших тягот – это я. Думаете, меня устроит такой вариант? Разумеется, нет, — я убрал листок и карандаш и укорительно взглянул на Юмикаву. — Мы с Вами уже это обсуждали: Вы — человек ответственный, так возьмите же ответственность за возможные последствия.

Девушка неудовлетворительно скривилась.

— Я в курсе… не учи учёного.

Мой рот без моего ведома издал сухую насмешку.

— Ты смеешься надо мной?

— Вы слишком мило кривитесь, не удержался, — сфальшивил я и вместе с тем вновь ввёл молодую леди в краску.

Видимо, всё, что касается внезапных отношений, жутко смущает Юмикаву. Что, мадам, настолько приноровились к моментальным отказом, что разучились вести себя рядом с теми, кому отказали? Жертва отказа смущает любовь всей своей жизни тем, что банально не позволил той отказать прежде, чем момент отказа оказался просто неэтичен. Как иронично.

Барышня поправила красную ленту на шее, потёрла указательным и большим пальцем золотую клёпку, прочистила горло и вдруг хитро поинтересовалась:

— К слову, как теперь твои раны? Насколько помню, ты сказал, что получил их во время работы с отцом, верно? Вроде бы, сорвался трос и содрал тебе кожу с рук. Звучит крайне жутко, — её голос прозвучал обеспокоенно. Бровки нарисовали крышу домика, морщины над нижними веками легонько дрогнули.

— Что ж, не совру, если скажу, что это было очень больно. Между прочем, больно и сейчас. Досадно, но теперь точно останутся шрамы на всю жизнь, — спустя несколько секунд я добавил: — Также останется и память.

Элегантно повесив сумку и достав тетрадь и канцелярию, Юмикава справедливо заметила:

— Но при этом ты даже сейчас выражаешь недюжинное спокойствие, хах?

— Хотелось бы мне верить, что я всегда изображаю недюжинное спокойствие, — я хмыкнул.

— Должна заметить, отсутствие лица тебе к лицу, — она ехидно прищурилась и прикрыла уста рукой, словно бархатным веером.

Я бросил в неё безучастный взгляд.

Очень остроумно… Дальше что? Будешь подражать моему сарказму?

— Шутить над человеком, которому Вы недавно отказали, также Вам к лицу, следует сказать, — выплюнул я.

— Ты!..

Юмикава пуще прежнего вспыхнула и забавно дёрнулась, после чего, пытаясь скрыть от неловкости до жути румяные щёки, стрельнула в меня гневными глазами. Я испытал огромное удовольствие, как если бы наступил коту на хвост и смотрел, как медленно тот наполняется страшной яростью, рычит про себя что-то нечленораздельное и недобро смотрит на мою ногу. Казалось, я только и жду, когда кот с ворчливым «Мяу!» вцепится в мою стопу и пощекочет мои нервишки. Господи, где мой инстинкт самосохранения?

Тем временем некий ученик отделился от своей группы и приблизился неторопливо к нам. Я встретил его немного отчуждёнными глазами, со скукой переводя взгляд на окно. Затем подпёр голову рукой и с прохладцей, равнодушно слушал, что он скажет.

— Такеши-кун, здравствуй. Я давно хотел поблагодарить тебя за баскетбольный матч и за то, что ты попросил Юмикаву-сан позаботиться обо мне. Без лишних слов. Правда, огромное тебе спасибо за всё, — этот молодой человек поклонился. Да так поклонился, что его блондинистые волосы потянулись вертикально вниз к земле.

Искоса я видел, как класс наполняется тревожными физиономиями. Я не покривил душой, если бы сказал, что тоже испытал тревогу: я не любил находиться в центре внимания, потому старался не обращать внимания. Боязнь сцены, так скажем. Моя трусость, так скажем. Настоящая проблема, так скажем.

Цена слов «так скажем».

Этим молодым человеком, как ни странно, являлся Хайро Хошимо, и никто иной. Парень неспешно выпрямился во весь рост, посмотрел на меня с теплотой своими изумрудными глазёнками, но руки в знак приветствия не протянул: видать, запомнил моё отношение; после чего поправил растрепавшуюся чёлку.

Преисполняясь вредности, я неучтиво, грубо бросил:

— Не ради тебя старался, — и покосился на Юмикаву — она, превосходя всевозможные лимиты бардового цвета, зардела, как полтавская доярка, и дрогнула, как осиновый лист.

Никогда её такой не видел, как сегодня. Подобная реакция Юмикавы страсть как меня забавила, буквально принуждая всё больше и больше говорить то, что сбивает её с толку. Кажется, я выведал её занятную слабость, время исчезновения которой остаётся под вопросом.

Уголок губ Хайро нервно затрясся, на лице возникло странное, даже пугающее выражение. От удивления я перевёл внимание на него. Парень прикрыл глаза и наигранно дружелюбным тоном голоса проговорил:

— Вижу, вы сдружились.

— К несчастью для меня, мы не можем быть друзьями: это просто невозможно, — я продолжал отыгрывать роль «ревнивого парня» перед Юмикавой.

Девушка сквозь румянец самодовольно, гордо ухмыльнулась, а Хайро, глядя на неё в упор, выказал замешательство в глазах с примесью неудовольствия и враждебности. Ревнуешь, приятель?

К сожалению, Юмикава не уловила подобного «отклика» парня, — эта леди лишь загадочно, ревностно о чём-то мечтала. Оставшись буквально наедине с Хайро, я ощутил тяжесть и сонливость. И свет не мил, как говориться…

— Эй, Хайро, ты же мне благодарен, не так ли?

— Хм? Да, конечно, — он озабочено наклонил голову.

— Тогда пожмём руки в знак примирения? — я протянул руку. — Насколько помню, матч прошёл не лучшим образом.

Хайро некоторое время всматривался в мою протянутую, перевязанную руку, после чего с улыбкой на лице протянул свою в ответ и, едва дотянувшись до ладони, резко спрятал руку за спину.

— Ни в этот раз, — он язвительно хмыкнул.

— Вот именно поэтому я никогда не протягиваю людям руку, — сказал я, брюзгливо вытирая ладонь об пиджак.

Во-первых, как и ожидалось, Хайро — злопамятный человек. Во-вторых, его ответ ясно дал понять, что во время своей благодарственной речи он явно был не искренен. В-третьих, этот парнишка определённо испытывает ко мне враждебность, неприязнь и ревность. Что ж, не могу не понять.

Я потупил взгляд, когда перед глазами… вылезла панель.

…

[1. Вмешаться]

[2. Бездействовать]

…

«В чём разница между «Нравится» и «Люблю»? Когда вам нравится цветок, вы его срываете. Но если вы любите цветок, вы его ежедневно поливаете» — Будда, опять же. Юмикава в курсе, что я — «зрелый человек», так что я, соответствуя данному мнению, поступаю так, как если бы действительно являлся зрелым.

— Хайро, можешь нагнуться? Хочу сказать тебе кое-что по секрету, — промолвил я, коса глядя на отвлеченную своими мыслями Юмикаву.

— Хорошо, — он приблизился к моему лицу, — в чём дело?

Я крепко вцепился в его шею сзади рукой и, подтянув его голову к себе, шепнул на ухо.

— Ты ей дорог, приятель. Так что советую, наконец, разобраться в своих чувствах, пока кто-то другой, помимо тебя, не занял место в её сердце. Надеюсь, я ясно изъясняюсь?

Моя рука стала кувалдой — не разжать. После нескольких безуспешных попыток аккуратно вырваться из моего хвата, парень крайне серьёзно произнёс: «Я понял», и более ничего не добавил. Когда мне показалось, что я проявил достаточную решимость, я отпустил шею Хайро, поправил его багровый галстук и одобрительно кивнул. На коже виднелся красный след ладони, однако я не стал об этом упоминать: не было нужды. Вместо этого я кашлянул и чрезвычайно манипулятивно произнёс:

— Так или иначе, ты ведь не просто так к нам подошёл, не правда ли? Ты ведь хотел украсть Юмикаву-сан на некоторое время? Полагаю, она сейчас ничем не занята, — я с давлением взглянул на девушку, после чего подмигнул Хайро.

— Скажи, Такеши-кун…

— Ну-ну, проваливайте: вас ждут, — я нахмурился и сделал настолько суровую физиономию, насколько только смог.

Словно бы расценив мои слова за раздражённое ворчание, Юмикава схватила Хайро за запястье и повела его обратно, к своей компании. Вслед она лишь бросила: «Я позже подойду, Такеши-кун», и скрылась в толпе приятелей и поклонников. Голубки, — я лишь мысленно усмехнулся.

«Скажи Такеши-кун, ты точно влюблен в Юмикаву-сан?» — это ты хотел спросить, мистер Хайро Хошимо-кун? Что ж, к счастью для тебя или к большому сожалению Юмикавы, это лишь одно большое заблуждение. У меня уже есть любимый человек. Теперь точно есть.

Смотря в спину болтающей со своими друзьями Юмикавы, я кое-что припомнил.

Ох, и кстати, Будда…

Я оттянул галстук и безучастно вздохнул.

— На самом деле, я… терпеть не могу цветы…

К слову о цветах, сейчас один такой цветок теплился в лучах солнца и восторженно, счастливо привлекал своим теплом и красотой людей. Люди не торопились срывать этот цветок, они с ним говорили, они о нём заботились, они его уважали и ценили, — иначе говоря, они этот цветок любили.

Цветок был оттенка спелой вишни. И казалось, что тот постоянно что-то забывал, выглядел рассеяно. То он клонится к земле, то стеблем тянулся к облакам, — все с присущим друг другу трепетом и любопытством наблюдали за его умеренными изменениями, ростом. Все им восхищались, умилялись. И каждому, кто полюбил цветок, чудилось, что тот — невинен. Но было ли так в действительности? Или же на практике, тот просто лукаво прятал от людей свои шипы?

Этого я не знал, поскольку привык проверять цветы на ощупь. Но данное бардовых лепестков растение мне трогать ещё не доводилось. Что ж, может быть, однажды.

Цветком я видел девушку по имени Комия Айко, которая сейчас, между прочим, находилась в обществе своих приятелей и приятельниц, и о чём-то с ними живо, с энтузиазмом, юмором неотрывно тараторила и звонко щебетала, словно птица. Часть их задорной беседы коснулась и моих ушей.

— Чем планируете заняться на этих выходных? — разгорячено полюбопытствовала одна из незнакомых мне девушек с очень приятным, мелодичным голосом. Она имела карамельного цвета длинную, до лопаток, причёску с забавными заячьими хвостиками по бокам. Её глаза, даже с такого приличного расстояния, отдавали карим оттенком с примесью янтаря. Для начала она решила обратиться к лидеру группы: — Что думаешь, Айо-тян?

— Эх-хе-хе, — она ребячливо рассмеялась, — на самом деле, я рассчитывала сходить с вами в кафе или кино. Как считаете? Вы не заняты?

Томако энергично закивала головой и пролепетала:

— Думаю, это отличная идея, Комия-сан! Таким образом можно неплохо провести время и сдружиться ещё сильнее, — договорив, она милейше улыбнулась и покраснела, как яблоко по осени.

— Спасибо, что поддержала мою идею, Айри-тян, — Комия погладила юную леди по голове и ответно улыбнулась.

Хм-м-м… Томако неплохо устроилась, если так подумать. Значит, мои труды не пошли насмарку. Хотя, если размыслить, то такой настойчивый человек, как Томако, определённо бы сыскал себе друзей и без меня. Полагаю, под крылом Комии из неё вырастит славная, красивая птица.

— А вы, ребята, согласны? — Комия стала спрашивать по очереди.

— По существу, я собиралась предложить то же самое, однако госпожа, Шеф-тян, меня опередила, — мадам Заячьи хвостики заискивающе усмехнулась и как-то неестественно потянула уголки губ вверх. — Предлагаю всё же сходить в кафе.

Следующей в очереди ответила на вопрос Комии другая леди — девушка с длинными волосами цвета индиго и глазами оттенка чистого рубина. Её чёлка была гармонично сплетена и необычно уложена за ухо. За исключением этого, мисс Индиго во многом походила причёской на Комию.

— Т-так уж и быть, — быстро согласилась она бассовым, смущенным голосом, — всё равно у меня не запланировано мероприятий в ближайшее время.

Неужто цундере?.. 

Комия деловито кивнула женской составляющей группы и переключилась на мужскую.

— В чём дело, парни? У страха глаза по пять иен? — она едко, протяжно хмыкнула.

— И ничего мы!..

Было, спохватился Маки, но его перебил Белый лис Ёсимура. Теперь буду называть его Песец.

— К сожалению, у меня уже есть планы, так что я буду занят. Прошу меня простить, — он дежурно поклонился.

— Ничего. Не беспокойся, Ёсимура-кун. Если планы изменятся — мы всегда тебе рады, — проговорила Комия и вздохнула. — Что ж, нет худа без бобра!

Ты хотела сказать «Нет худа без добра»?

Все в компанию дружно улыбнулись и переглянулись, словно бы одновременно вспомнив, что представляет собой человек, который их объединяет.

— Что? Что я опять не так сказала? Это же учитель начальных классов говорил, не так ли? — Комия замахала руками с недовольством.

— Хах, я никогда не покину эту компанию, — счастливо проговорил неожиданно Танака и смущённо, до жути багровея, почесал ямочку пальцем.

Ребята удивлённо раскрыли пасти, словно бы он озвучил нечто ему несвойственное, но, тем не менее, мысль оценили по достоинству, кивнув ему все разом в знак солидарности.

— Истину толкуешь, приятель, — радушно оскалился Маки и похлопал Танаку по плечу.

Я мысленно ухмыльнулся, встал из-за стола и покинул кабинет. Подобная дружеская атмосфера несколько меня растрогала, поэтому я решил прогуляться, пока у меня было на то время. Видя, как присоединился к группе Танака, как Комия привязалась к Томако, как Маки стал увереннее себя чувствовать и как Томако стала расти над собой, — я стал задумываться:

Может, принятые мной решения не такие уж плохие, как мне казалось изначально?

Солнце двигалось неумолимо вперёд, стремясь к полднику занять точку зенита. Через открытые окна в школу проникала весенняя свежесть, оставляя за собой лёгкий озноб и щекотку. Поток света смешивался с этой свежестью, неторопливо наполняя её подступающими летними нотками. По моей щеке струились огоньки, от чего казалось, что они пляшут.

«Что же такое выбор?»

Я вдохнул весеннюю свежесть — и, как следствие, моментально освежился.

Спускаясь по лестнице на первый этаж, я, неожиданно для себя, пересекся с Игораши и её свитой.

— …

— …

Мы неотрывно смотрели друг другу в глаза, двигаясь каждый в свою сторону. Смотрели до тех самых пор, пока это было возможно, пока не появилась необходимость в том, чтобы повернуть головы. Однако ни я, ни Игораши, — что логично — этого не сделали. Мы вели себя так, как если бы никогда не знали другую сторону. Прозвучит смешно, но так поступала абсолютно каждая особь женского пола в моей младшей и средней школе. Потому данная отстраненность меня ни чуточку не трогала.

— На самом деле, я думаю, что совсем скоро всё изменится, — бросила Игораши с лучезарной, фальшивой ухмылкой.

— Вы о чём, глава? — испуганно озадачился один из парней, что следовал за ней немного позади.

— Да так, не обращай внимания. Это лишь мои капризы, — она величаво обнажила шею и тихо хихикнула.

Её сплетённые по бокам косички цвета миндаля скрылись в коридоре, оставив меня с беспокойными, невесёлыми мыслями. Ясным, словно день, оставалось лишь одно: её слова определённо адресовались мне, и никак иначе. Было то предупреждением, угрозой или же подсказкой? — увы, мне абсолютно неизвестно. Именно это и пугало, заставляло насторожиться и присмотреться к окружающим.

Я некоторое время наблюдал за дверным проёмом, удручённо о чём-то размышляя, вслед за тем сдвинулся с места и направился к торговому автомату. После делового обмена с агрегатом на необходимый мне товар, мы сошлись в рыночной цене и разошлись, — хотя, как разошлись? Ушёл лишь я. На самом деле, автомат двигаться с места постеснялся. Моей покупкой был попкорн.

Я открыл пачку и начал с удовольствием лакомиться содержимым. Соленый, сырный, жареный вкус распространялся по языку, доставляя особенное наслаждение. Казалось, моё настроение потихоньку улучшалось. Обожаю попкорн.

«В это время зазвучали последние аккорды увертюры — оркестрового вступления к драматическому спектаклю — и вместе с тем застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь»

Беззаботно лакомясь едой (если её можно так назвать), я лениво зашагал по коридору в сторону классного кабинета и, немного зазевавшись в собственных думах…

*Хрясь*

— Ох, простите, — поклонился я.

— Под ноги научись смотреть, деревня!

…я столкнулся, по всей видимости, с второклассником, однако накричал на меня не он, а его приспешник. Результат столкновения: белые комки подпрыгнули в моей руке и рассыпались по полу, — в душе проскользнуло огорчение и досада, однако виду я нисколько не подал.

Блондин отвёл взгляд от телефона и покосился на меня. Его лицо полнилось равнодушием. Весь стоящий позади него эскорт — включая шпалу, желторотика и бармалея — коллективно, разом, гнусно рассмеялись, наполняя коридор противным, вороним гоготом и ржанием вшивой кобылы.

Я пригляделся к блондинчику, идущему во главе Крестового похода, и смерил его оценивающим взглядом.

Внешность его являлась крайне примечательной, даже привлекательной, — не трудно было представить, что он имеет успех у женщин. Эдакий светский Ловелас и, по совместительству, самый натуральный блондин семейства блондиновых. Он был одним из немногих, чьи волосы походили на сплетённые, золотые нити. Блестящие и от природы вьющийся, да к тому же гладкие! Полагаю, в желании их немножечко полапать нет ничего неправильного, — женская половина человечества вряд ли бы устояла перед этим соблазном.

Носил он чёрный пиджак, каких много, который, впрочем, не сильно выделял его в толпе. Вероятно, дабы нивелировать эффект «обыкновенной школьной формы», парень надел на себя рубаху цвета берюзы или циана. Цвет его увабаки был синим, именно поэтому ранее я пришёл к выводу, что он — второкурсник. Ко всему прочему, его шею обвивала чёрная лента с золотой клёпкой — признак принадлежности к топу тридцати. Другими словами, на втором курсе он занимал не последнее место в рейтинге по успеваемости.

Лицо его было слащавым, нарочито ласковым, чувственным и льстивым, и в какой-то мере отдавало фальшью, лукавством. На левой щеке, в свою очередь, — одна крошечная родинка. Когда он улыбался — не одна и не две, а совершенно ни одной ямочки не обозначалось на щеках, и его глаза улыбались больше, чем губы. Кроме того, есть у этого блондинчика одна особенность, которая вызывала белую зависть даже у девчонок, — это ресницы. Длиннющие, слегка загнутые к кончикам, они выгодно обрамляли его узкие, подозрительные глаза цвета баклажана. Взгляд был последней вещью, на которую стоило обратить внимание, — несмотря на всё обилие приятнейших черт, взгляд его выражал неподельную скуку и равнодушие, даже некое разочарование. Данное разочарование выдавало тех, кто недоволен жизнью, — ввиду извечной хмурости, у него появился характер прищур.

И что всего подлее: в присутствии других, малознакомых ему людей, он не смел кричать, а был любезен, предупредителен и мил, как провинциальный зубной врач, ― был даже либерален. Я даже в некотором роде мог судить о его гуманности. От прочих задир он отличался тем, что издевательства больше приносили ему скуку, нежели какое-либо удовольствие. Это как игра, которая в конечном счёте, рано или поздно, становится обременительной: Вы играете в неё всё реже, реже, пока в итоге не приходят мысли, что она и вовсе не имеет смысла.

Он был... именно такого типа человек.

— Чё пялишься? Понравился?

— ...

Поскольку это было очевидной провокацией, я принял решение промолчать. 

Блондин бросил на меня нарочито насмешливый взор и прошёл мимо; желторотик, следуя за ним, показал на прощанье средний палец; шпала предварительно толкнул меня в плечо и хмыкнул; а парниша-бармалей перед уходом плюнул мне на обувь и выбил пачку из моей руки — попкорн рассыпался по полу. В целом, они поступили со мной до противного по скотски, что стало толчком к тому, чтобы я их хорошенько, основательно запомнил.

Испытывая некоторое унижение, я вытер школьную обувь платком, убрал мусор с пола, поправил галстук и, доев остатки попкорна, выбросил пачку в ближайшей урне.

Чёртовы уроды.

Чирк-чирк. Мои страницы жизни наполнялась записями. Чирк-чирк. Порой записи кривились, порой ступали под уклоном, порой тянулись ровно, словно нота. Иероглифы не выводились исключительно графитом, напоминая собой размазанный на белом листе пепел, — нет, иногда иероглифы имели красный цвет и тянулись акварелью, иногда писались густой шариковой ручкой, а иногда, когда никто не видел, прокладывались маркером, оставляя позади неоднообразный, грязный и пятнистый путь.

«Что же такое выбор?»

Данные пути были лишены какого-либо фундамента, так что основанием их появления обычно являлись непостоянные и неконтролируемые эмоции. Увы и ах, данный путь, испокон веков, — обречён на крах. Он является бракованным и ни к чему хорошему даже не думает вести. Путь — без надежды на успех, без надежды на подтверждение собственного существования.

Чирк-чирк. В моём личном дневнике, где-то далеко на первых и последних страницах, виднелись и неспешно появлялись пару-тройку или даже десяток грязных, мутных и нестройных клякс. Одна клякса служила моей смертью, другая — неправильным началом. Так или иначе, клякса — это грех. И если грех воздаётся смертью, то мои последние страницы уже предрешены.

Чирк-чирк.

Я лишь заполняю поле между началом и концом.

А Вы — непосредственные читатели этого грязного, но стройного, неприметного дневника. Вы — наблюдатели моей истории. Вы — это частичка меня, а Я — частичка Вас.

Только и всего.

«Le choix est tout»

«Выбор — это всё»