Онлайн чтение книги Выбор и безальтернативность Choice and no alternative
1 - 6.1

14 апреля 2017г.

Это был обычный день — день, не суливший собой неприятности.

Утром вторника я поздно встал, а потому всё делал впопыхах: умывался, одевался, кушал, пил и уходил. Впереди виделся тяжёлый рабочий день, так что на завтрак традиционно Юи отменно наготовила сытной пищи, по типу: увесистой чашки риса, мисо супа, рыбки и солений, — впрочем, всего того, что содержало необходимую энергию на этот непростой день.

*Дзинь!*

Юи, как ни странно, также сегодня опаздывала, а потому я решил подвести её на велосипеде. Нет ничего необычного, если такой никому ненужный ученик, как я, опоздает на один или два урока, — вряд ли на подобную неестественность кто-то обратит внимания. Однако когда речь заходила о таких людях, как Юи, — необоснованное отсутствие вызвало бы, как минимум, недоумение, волну непонимания и возмущения. Отсутствие солнца в небе, как правило, замечают все.

Сестра не стала препираться, а даже напротив — приняла мою помощь с благодарностью.

Мы ехали в абсолютном молчании. Единственное, что нарушало тишину между нами — это беспрерывный поток ветра, который со свистом врезался в нашу одежду, заставляя ту спрессовываться на теле. Всея «светило» неба — солнце — сегодня жутко напекало спину, из-за чего возникало сильное ощущение тяжести внутри. Вкупе с ветром — данная тяжесть лишь удваивалась.

На улице не было ни души, так что ничто не нарушало нашу мнимую идиллию.

Под напором ветра подол моей рубашки вздымался вверх и тут же ненадолго оголял участок кожи между брюками и пиджаком, тем самым охлаждая. Чёлка же всё кружила перед глазами, неприятно щекоча острыми кончиками волос мои бессонные веки, маленький нос и уши. Моя сумка стала по ощущениям — непомерной ношей, которую я при всём желании сбросил бы где-нибудь на пути к школе Юи, дабы только потерять немного в лишнем весе.

Я почувствовал утомление: моё дыхание стало прерывистым, а на лице выступили капли пота.

От скуки я взглянул на Юи боковым зрением.

Она сидела на багажнике, с силой вцепившись в меня: руки Юи облегали мой мужественный стан вокруг, обдавая жаром её тела. Каштановые хвостики Юи взвивались в воздухе и тянулись лентой против потока ветра, награждая тот ароматом застоявшейся, приторной ванили, исходящий от девушки. Её матроска содрогалась, трусилась и возвышалась к небосводу, обнажая пупок и прочие пикантные участки тела. То же касалось и юбки, которая клубилась и мгновеньем опускалась, тем самым демонстрируя миру откровенную бледность её юных бёдер и местами ягодиц.

Живые, выразительные, серые глаза девушки сейчас не глядели на что-то определенное, нет. Напротив, казалось, они смотрели в пустоту, словно бы желая отыскать некий ответ. Радужки не двигались, зрачки не расширялись. В данную секунду эта юная леди выражала собой само Умиротворение. Однако губы Юи были тесно сжаты, зубы — стиснуты, — вместе с острыми зрачками и интимно прижатым к её тельцу медведем, — явный признак напряжения читался на её физиономии.

Какое сосредоточение…

Мы с Юи жили на окраинах города, нежели в его центре, а потому путь до школы пролегал несколько дальше, чем сперва могло бы показаться.

Без меня — Юи точно опоздала бы.

Диковинное безлюдье сменялось переизбытком толп «рода человеческого»: разных полов, возрастов и типа деятельности. Таким образом, мы пересекли старые, тихие закоулки и уже вовсю двигались среди шумных улиц «мегаполиса». Тем временем повсеместно властвовали голоса людей, гудки машин и красочное напевание ещё пока живой природы в парках.

Спустя ещё несколько минут, Юи всё-таки нарушила безмолвие.

— Братик, мне нужно тебе кое-что сказать…

Исходя из моих наблюдений, наш диалог будет явно не о повседневности.

— В чём дело? — равнодушно поинтересовался я.

— С некоторых пор я буду вынуждена возвращаться домой позже и отправляться в школу раньше, в том числе и на выходных… Ты же не против?..

Уголки бровей Юи опустились, источая нескрываемое беспокойство и лёгкую печаль.

— Думаю, что это не такая уж большая проблема. Делай, как знаешь.

Тогда я ещё не считал это большой проблемой, — как же сильно я ошибался.

— Однако в чём причина? — поинтересовался я.

— Клубная деятельность и студсовет… Полагаю, я буду очень загружена этот месяц, но в следующем обязательно должна реабилитироваться… Надеюсь, ты не сильно на меня обижаешься?.. — она понурила носик и опустила грустные глаза.

— Это, конечно, прискорбно, но… не конец Света, верно? Потрачу это время, чтобы основательно закрепить свою позицию в школе. Так что… не беспокойся, Юи.

— Спасибо, братик…

Юи ещё интенсивнее прижалась ко мне — я даже начал волноваться за свой позвоночник.

Я не видел особых причин, чтобы меня благодарить.

Таким образом, мы добрались до её школы и распрощались, после чего я в одиночестве направился прямиком к собственной школе — Старшей Сакурай.

*Дзинь!*

Добравшись до учебного заведения на своём стареньком велосипеде, я оставил тот на велосипедной парковке и направился к входу. Как выяснилось, я не опоздал на ни на один урок. 

Терпеть… не могу… толпу.

Несмотря на весьма поздний визит, я попал в самый разгар школьной толкучки — в раздевалке было не пропихнуться. Кто-то болтал, пока переобувался; кто-то расторопно читал или легкомысленно перебрал вещи в сумке; а кто-то с особым усердием, из-за давления толпы, пытался достать сменку из шкафчика.

Крики, смех и разговоры — гул расходился повсеместно, — казалось, коридор вот-вот утонет в голосах, словно всеми узнаваемый Титаник в океане.

Вместе с учениками и звуками в этом месте смешались ароматы: где-то отвратительно пахло потом и недельными носками; где-то доносился запах разных женских и мужских, дорогих и дешёвых, фруктовых и цветочных духов; а где-то благоухало букетом пряностей, овощей, фруктов или же мяса. Словом, здесь, казалось, содержался аромат всего, как если бы я находился на базаре.

Одним словом я это называл: «Бардак».

Интересно, им хватит пяти минут, чтобы рассосаться? — размышлял я, стоя у самой крайней входной двери.

— О, это же Такеши-кун! Привет!..

Пока я находился в раздумьях, кто-то с мягким, тонким, неуверенным голосочком и активной походкой окликнул меня со спины.

Господи, только не она…

Мне не нужно было разворачиваться: я уже знал, кто ожидает меня позади.

Мы же вроде условились вчера? Эта шумная и неугомонная девица действительно собирается доставать меня до конца учебного года? Или же она собирается доставать меня до конца моей жизни?

Я вальяжно развернулся и встретил этого человека безучастным молчанием.

— Эй, ты долго будешь меня игнорировать?.. — девушка мило надула щёчки.

— Мы вроде бы с тобой об этом говорили вчера, Томако-сан.

Ради всего святого! Я действительно не мог понять, в чём заключается её выгода. Не раз я задавался вопросом: «Сколько же раз мне нужно ей отказать, чтобы она оставила меня в покое?». Эта юная леди с персиковыми глазами и пышными грудями не уважала, по-видимому, ни себя, ни меня, ни мой личный выбор, ни моё личное время.

Если нужно быть предельно честным, то она чертовски мне надоела.

— Я же сделал выбор, не так ли? Разве тогда тебе не стоит его уважать и следовать моей воли? — ворчал я, смотря на неё с безразличием.

— Ух, а сегодня действительно много народу.

Игнор?!

Томако прищурено вглядывалась в толпу, словно пытаясь высмотреть знакомые лица. Хоть я и обратил внимание на данную странность, но решил пока про оную забыть: ученики начали постепенно расходиться. Заприметив свободное пространство рядом со своим шкафчиком, я поторопился занять место.

В спину мне прилетела реплика: «Ах, подожди!», однако та растворилась в шуме толпы.

Настигнув меня, Томако обидчиво пробубнила:

— Блин, я же попросила подождать, — и удручённо вздохнула.

— Я и не собирался тебя ждать, Томако-сан, так что оставь меня в покое.

Не дожидаясь девушку, я начал отчужденно переобуваться. 

Когда с данной задачей было покончено, я увидел среди толпы приближающуюся к входу компанию в лице шести человек: Танаки, Маки, Ёсимуры и трёх девушек с Комией во главе. С виду группа очень дружно и весело общалась, не подавая признаков ссор и конфликтов. Даже такой занятный кадр, как Танака, нашел себе собеседницу в лице той же самой Комии. Наибольшее внимание вызывал у меня Ёсимура: он наблюдал за друзьями, находясь на некотором расстоянии, и тонко улыбался, когда к нему обращались. Его глаза выглядели неприземлённо, даже несколько отсутстующе, словно бы мысленно он был не здесь, а где-то далеко. 

Завидев компанию друзей, Томако напутственно помахала им рукой и подозвала к себе.

Что-то здесь не так… Чего добивается Томако?

Почуяв неладное, я поспешил ретироваться.

— Послушай, Такеши-кун, я тут хотела сказ-… Постой!..

Не успела она договорить, как я тут же скрылся среди масс непросвещённой черни.

Я не мог знать наверняка, к чему она стремилась и чего желала, — и моё любопытство её поведение нисколечко не пробуждало.

Единственное, что я действительно мог — это предполагать, и предположение моё заключалась в следующем: «Неужели Томако только что хотела связать меня с этой группой?». Я использовал слово «связать» по той простой причине, что именно такой представлял себе дружбу, которую она всучивала мне насильно. Навязанная. И никак иначе её невозможно было охарактеризовать.

Однако то, в чём я неоспоримо уверен, — Томако не имеет права фальсифицировать мои идеалы.

Я более не способен находиться среди общества, — мысль, которая посещала меня каждый раз, когда я тешил себя мечтами о дружбе.

Не я отвергнул общество, — это общество отвергло меня.

Брошенный обществом на болотные тропы из собственных ничтожных слабостей, я раз за разом прокладывал себе путь.

Не я опорочил общество, — это общество опорочило меня.

Обреченный обществом на вечный позор из собственных бесчестных поступков, я вновь и вновь отмывал своё имя.

Не я порицал общество, — это общество порицало меня.

Осужденный обществом на невыносимое одиночество из собственных смердящих печалей, я снова и снова губил свои идеалы.

Я был отвергнут, был опорочен, был порицаем, — и от того ежесекундно задавался вопросом: «Что же такого должен был сделать ребёнок в прошлой жизни, чтобы заслужить столь подлые страдания?». Возможно, наблюдая за мной лишь с некоторых пор, Вам могло по причине неосведомлённости показаться, что жизнь моя — не так уж и плоха.

Однако… тогда разрешите мне задать Вам вопрос: «Когда Вы говорите сердцу, что где-то «земля зеленее», становится ли ему от того отраднее? Становится ли ему легче?». Хотите Вы того или нет, но я позволю себе ответить за Вас:

— Это не так...

— Тогда… почему ты… меня избегаешь?..

Как только наступила большая перемена, я взял сумку и отправился на поиски места для сегодняшнего обеда. Мой темп был медленный, немного неуверенный, поскольку я всё ещё нерешительно размышлял: искать новое место или всё же податься на крышу?

Именно в этот самый момент меня вновь перехватила в коридоре Томако. Голос девушки казался мне слабым и прерывистым, будто голос человека, в горле которого скопились комки, вследствие невыносимой жажды. Её выражение лица было бледное, как у сироты на похоронах. Именно с таким неважным видом она окликнула меня, спрашивая следующее: «Такеши-кун… ты меня ненавидишь?».

Ввиду нескромности и прямолинейности задаваемого вопроса, я даже немного растерялся и, пряча глаза, посмотрел в пол.

— …

— …

Мы лишь молча стояли так некоторое время. Мимо нас один за другим проходили разнообразные, незатейливые и чем-то озабоченные ученики, которые отсутствующе за нами наблюдали, держась на расстоянии. Столь странная пара мало волновала их, а нас — мало волновала пара их любопытствующих глаз.

— Чего они стоят?

— Без понятия.

— Посторонись!

Пускай в коридоре всё громыхало, кричало, говорило и шептало — для нас с Томако звук являлся обыкновенной мнимостью, на которую мы не обращали и капли внимания.

Я не понимаю… не понимаю… совсем не понимаю!..

В мире не существовало ничего немотивированного, — именно поэтому я не мог понять, в чём заключался мотив такой девушки, как Томако. Казалось, я вот-вот на этом мозг сломаю: в моей голове, то и дело, рождались всё новые и новые гипотезы.

Томако пытается выслужиться за мою помощь? Или же испытывает к такому отбросу, как я, жалость? Действует она по собственному добродушию, или всё же то, что эта своенравная девушка в себе скрывает — это чудовищное лицемерие? — меня терзали эти дотошные вопросы.

«Тогда… почему ты… меня избегаешь?..» — как бы то ни было, среди них в голове захлебнулся и её вопрос.

Потому что я… тебе нисколечко не доверяю…

Не находя себе места, но предельно построив свою речь, я в конечном счёте монотонно, соблюдая паузы, ответил:

— Я люблю тебя, Томако-сан… — девушка отпрянула, жутко покраснев и выпучив очи. — Люблю за персиковые глаза, люблю за эгоистичную доброту и люблю за непредвзятую душу... Люблю, как человека…

— …

Казалось, застенчивое изумление сменилось холодным гневом. Сквозь слёзы униженья, девушка впивалась в меня своими острым, отчужденным зглядом. Я даже, было, подумал, что за мою невинную шутку, она самостоятельно сварит меня в котле, не дожидаясь повестки из ада, — и тем не менее, я продолжил:

— Однако… единственное, что ты не понимаешь… так это то, что твоя мнимая жалость меня жутко оскорбляет.

— Такеши-кун, на самом деле я…

*Хлоп!*

Мне со шлепком прилетел подзатыльник — я замолчал; моя собеседница тоже.

Страх… В мои виски отчётливо стучался молоточек страха, — и страх тот, в отличие от немотивированной дружелюбности Томако, являлся прекрасно мотивированным. Передо мной, как день, пронеслись ужасающие воспоминания из младшей и средней школы, которые я, нисколечко не скорбя сердцем, пожелал бы наконец-то забыть.

…

— Эй-эй, давай лей, я держу дверь! Хи-хи!..

 — Ха-ха! Тебе пора искупаться, Такеши!..

…

Ощущение унизительной сырости на теле, запах отвратительной вони в носу и чувство ноющей боли в сердце, — лишь за одно мгновение душа вновь испытала муки и страдания издевательств пятилетней давности.

Всё повторится, — уже не веря в лучшее, рассудил я, — потому что… меня уже выбрали целью.

Не оборачиваясь, я уже знал, кто стоял позади меня и дышал в спину.

— Здорова, Такеши! Давно не виделись. Как поживаешь? — нагло обратился парень, который в недавней схватке безжалостно разукрасил мне лицо. — Можешь не отвечать: мне всё равно без разницы. Сходи-ка лучше нам за булочками. 

— Хах, да! Было бы просто прекрасно! Ты же не занят?

Мне явно угрожали взглядом.

Это не просьба. Это приказ.

Все ученики, что находились рядом, резко зашептались, завозились, замешкались, словно крысы под крыльцом. Будь я не я, если бы не бросил на них взгляд украдкой. В наследство, они оставили мне тот же взор. Я отвернулся: стало стыдно. Однако от чего же стыдно? Да от того, что люди, которые мне вовсе безразличны, смотрят на меня в столь жалкий и незащищённый миг.

Поправив помятый воротник рубашки, я с безразличием обернулся и ответил:

— Конечно, почему нет?

Они заулыбались, а я протянул руку.

— Деньги давайте.

Такой прямолинейной наглости парни не ожидали.

— Ты видно не понимаешь, крыса, — прошипел он. — Ничего, и на тебя найдётся управа.

Его напускная, дружелюбная улыбка не пробуждала во мне тёплых чувств. В душе я его уже испытывал к нему нечто близкое к ненависти и мысленно зачитывал парню проклятья целыми эпиграммами. 

По-дружески приобняв за плечи, эти два амбала меня насильно куда-то повели.

— П-постойте! Куда вы его ведёте?!..

Засуетилась Томако, увидев подозрительную активность.

— Прогуляться, — ответил рослый парень с пепельно-русым цветом волос.

— Лучше не вмешивайся, тварь.

Стриженный под ёжика, узколобый старшеклассник перешёл на оскорбления.

Я не являлся девушкой по имени Томако Айри, — и тем не менее, смог ощутить это крайне неуважительное, я бы даже сказал, унизительное отношение. Хоть это и было лишь моим воображением, но я чётко видел, как Лысый пытался опустить её в грязь лицом.

Испытывая жуткое отвращение, я остановился и, равнодушно смотря в глаза Лысого, тут же огрызнулся:

— Рот помой, а то от тебя смердит.

— Ты!..

Старшеклассник буквально раздирал меня взглядом. Раздирал так, как волк раздирает клыками заблудившуюся в лесу шавку. Однако он не мог мне навредить, — по крайней мере, не здесь и не сейчас, и не под таким количеством чужих глаз. Уверен, начнись тут потасовка — и Президенту студенческого совета уже вряд ли бы удалось замять это дело. Глупцов бы просто-напросто выдворили из школы, и всё на этом.

Пока находился здесь, я чувствовал себя в безопасности, а потому — позволял себе наглеть, хамить. Но было ещё одно незаконченное дельце — Томако; мне следовало её поскорей прогнать. 

И то, что я желал сказать ей больше всего на прощание — это: «Я в твоей помощи нисколечко не нуждаюсь».

— Томако-сан, спасибо за всё, но дальше я позабочусь о себе сам.

— …

Я увидел это лишь на секунду: опустившуюся голову девушки, из-за которой мне не представилось возможности взглянуть в её глаза; оскаленные зубы, из-за которых я не смог, ощутить тепла её улыбки; а также напряжённые руки, из-за которых я был не в силах поразиться изысканной нежностью её пальцев. Во всём этом читалась боль, — нет, правильнее было сказать: казалось бы, боль читалась в каждом её жесте.

«За последнее время я принёс ей много страданий» — данная мысль привела меня к весьма пренеприятнейшему выводу: «Девушка, по имени Томако, избавится от своих страданий только в том случае, если избавится в своей жизни от меня». Ведь действительно, зачем терзать своё сердце тем, кто тобой пренебрегает, обижает и раз за разом осыпает колкостями?

Одна из величайших болей сердца заключается в отсутствии понимания оного сердцами других людей.

Именно такую боль, по моему скромному мнению, испытывала девушка в этот момент. Не потому, что я её не понимал, а потому, что лишь упорно делал вид, что нисколечко не понимаю. Уверен, подобное поведение ранило её до глубины души куда больше, чем ранее озвученное оскорбление.

— Ты там совсем страх потерял, чёртов выродок?

*Хлоп!* 

Бравая, нехилая пощёчина сотрясла воздух. 

Пребывая в мыслях, я и не заметил, как уже находился на коленях в школьном переулке, где Танака ранее пристал к Комии. Одного оглушительного шлепка оказалось достаточно, чтобы отправить меня мордой в пол. Щеку здорово прижгло, — я отчётливо ощущал след ладони на ней, и данный щиплющий зуд меня жутко раздражал.

Я выпрямился и посмотрел Лысому ровно в глаза. Теперь его внешность отчётливо отложилась под коркой моего сознания: от белой рубашки поверх чёрной футболки, до каждого открытого участка его кожи. 

Он имел крайне высокий, по японским меркам, рост и спортивное телосложение; его фигура была стройная, немного худощавая; стан — тонкий, гибкий, точно тростинка; поза — нарочито важная, отдающая агрессией; походка — в свою очередь, тяжёлая, медлительная, с некой хроматой на одну ногу. Однако я не знал: патология ли это или следствие травмы? 

У него были тёмно-бардовые волосы, напоминающие собой цвет шоколада смешанного с малиной; причёска — очень короткая, взъерошенная, неухоженная, стриженная под ёжика; на голове — торчащий, словно трава, хохолок. 

Лицо же его вызывало особенный интерес: на нём отпечатались занятые и даже немного интригующие черты. Например, на его лице имели место быть: несколько кривой нос, вероятно, вследствие драки; морщинистый, прямой, натуженный лоб; побитые, узкие губы; во рту — пару выбитых зубов; а также вечно острые, нахмуренные брови. Тут и там прослеживалось на теле синяки, местами ссадины, кровоподтёки. Сам по себе он являлся собирательным образом задиры и хулигана в одном флаконе, — эдакий амбал. 

Два багровых глаза, точно уголька, — они смотрели на меня. В них я видел злобу, недовольство, возмущение и некое непонимание — всё это было в купе с раздражимостью. Взгляд его отличался какой-то внешней враждебностью, презрительностью, даже предостерегающей яркостью, но между тем некая потерянность, странная отчуждённость. Именно такими словами я бы охарактеризовал его глаза и взгляд.

Но, так или иначе, кто-то внутри меня храбрился, — и этот кто-то заставлял меня задуматься: «Кто этот человек? Это же не я, ведь так?». 

Вышел месяц из тумана... 

Я невольно начал вспоминать считалочку. 

*Хлоп!*

В следующую пощёчину было вложено куда больше сил, чем прежде.

— Эй, мудак, ты язык проглотил? — Лысый приблизился к моему лицу и, схватив за каштановые пакли, настойчиво вгляделся в глаза.

— …

Даже если мне и было, что сказать, я банально боялся. Боялся, что следующий замах окажется уже ударом. Боялся, что следующий замах окажется куда более интенсивным и быстрым, чем прежние два. Так или иначе, моя детская робость являлась элементарным, предсказуемым и древним, как само Время, страхом боли.

Мне не хватало храбрости, чтобы ответить, однако, несмотря на это, хватало храбрости, чтобы вновь и вновь выпрямлять спину и поднимать на него безучастный взор.

...Посчитать своих болванов... 

— Ты от этого удовольствие, что ли, получаешь? Аж вымораживает…

— …

*Хлоп!*

Сколько бы он ни старался, у него не получалось добиться от меня реакции, — и данный факт приводил его в бешенство.

Когда человек в страхе бежит от собаки, та бежит ему вслед. Ведь псина всегда понимает: если бежит — значит, боится, а если боится — значит, жертва. В момент представления пред нами сущего мы понимаем, кто мы: жертва или же хищник. Я знал, что я — жертва. Знал и боялся, — и Лысый с Яширо знали об этом тоже.

Именно поэтому моё безмятежное поведение их безмерно возмущало.

...1... 2... 3... 4... 5...

Однако им не хватало мозгов, чтобы понять, что моя смелость — это обыкновенная, напускная фальшь. Фальшь, за которой я скрываю свои слабости и недостатки; фальшь, благодаря которой я могу демонстрировать своё обременительное спокойствие; а также фальшь, из-за которой я не способен показать своего истинного лица.

Я лишь храбрился. 

Щека болела уже невыносимо, так что я нагнул голову и отвернулся в сторону, — только бы не по той же стороне... 

— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, ублюдок!

— …

*Хлоп!*

Вопреки моим тщетным попыткам укрыть больное место, Лысый отвесил следующую пощёчину по той же щеке, что и ранее. Однако силы на этот раз он вложил намного больше. От этого шлепка у меня даже в глазах потемнело, и закружилась голова — я ощущал, как желали подкоситься ноги.

Столь оглушительный удар заставил во мне проснуться давно спящий, изнеможённый, годами забытый, стонущий вопрос: «Почему я?». Я убеждён, что каждый человек хотя бы раз в своей незаурядной жизни задавался столь заурядным вопросом. Испокон веков люди являлись существами жутко эгоистичными, а потому они по своей нескромной эгоистичности считали, что именно на их маленькие плечи выпадают все мирские мучения.

Вопрос «Почему я?» всегда звучит, как вопрос «Почему не кто-то другой?», — и если смотреть под таким углом, то не кажется ли Вам, что в данном вопросе сосредоточен весь людской эгоизм?

И я понимал этот факт — причём, понимал, как существо, не обделенное состраданием, — я бы даже сказал, что понимал, как человек не по годам богатый в этом вопросе мудростью.

...Я иду тебя искать!

Так началась игра в прятки. 

— Ты глухой или прикалываешься?

— …

Казалось, Лысый вот-вот не выдержит и пнёт меня, что есть сил, ногой, однако в момент повторного замаха…

— Оставь его. Не хватало, чтобы ещё следы остались.

…его остановил Яширо.

—Чт-?! Ты вообще слышал, что сказала эта мразь там, в коридоре?!

— Слышал-слышал, вот только какая нам с него выгода, если ты его тут вырубишь? — вздохнул Рослый, подошёл ко мне и сел на корточки. — Слышь, Такеши, тебе самому-то ещё не надоело? Он ведь не остановится, и ты это прекрасно понимаешь. Разве не проще сделать себе одолжение и согласиться с нашим требованием? 

— У меня нет денег.

Я отвечал с видом абсолютного безразличия к некогда нанесённым мне ударам. Без ненависти, без приливающего к вискам гнева.

— Хватит лить мне говно в уши. По твоему галстуку видно, что тебя обеспечивают, а обучение здесь на коммерческой основе дорогого стоит, чтоб ты понимал, — он указал пальцем на красную удавку на моей шее. — Ты добиваешься того, чтобы на этот раз тебя ударил я?

— Едва ли у родителей хватает денег, чтобы содержать меня, — я мысленно ухмыльнулся. Возможно, у меня есть шанс убедить его разойтись с миром. — К тому же…

*Хрясь!*

Писк в ушах и хруст хряща. 

Мне не позволили договорить последнюю мысль — следующий удар Яширо нанёс мне ровно в нос. Всю мою раннюю ухмылку, как рукой сняло. Этот хук справа был настолько сильный, что от ноющей боли во лбу и переносице я стал кататься по земле. Сердце задрожало — проснулись некогда дремлющие инстинкты.

Вот недавно я смотрел на них равнодушно, в душе ухмыляясь, а уже сейчас с неподдельным испугом смотрел на расплывающиеся два крупных силуэта в глазах. И расплывалось всё у меня в глазах не потому, что удар вызывал собой головокружение, — хотя это и одна из причин, — а потому, что невольно прослезился. У меня банально потекли горячие слёзы, однако это не являлось проявлением чувства жалости к самому себе или боли сердца, вследствие несправедливости, нет. Это было лишь рефлекторной реакцией организма на внезапно впитанный в себя урон.

Едва ли прошла боль, как я, словно запуганный зверёк, боязливо попятился назад.

Больше не надо!.. Прошу, пожалуйста, с меня достаточно!.. Хватит!.. Это чересчур… так что, пожалуйста, умоляю, хватит!..

Да, во мне проснулся жалкий трус. 

Из носа фонтаном лилась кровь — я прикрыл тот рукой и почувствовал, как соленая кровь тепло струится внутри горла и по пальцам ладони. Меня начало тошнить и я почувствовал позывы к рвоте, сопровождаемые повторным головокружением и темнотой в глазах. Виски пульсировали, мышцы забились, дыхание участилось.

Отвратительное чувство… отвратительная боль… отвратительное состояние...

Теперь я понимал Маки: это были не те удары, которые мог выдержать нормальный, незакомплексованный человек, а уж такой закомплексованный человек, как я, и подавно.

Они играть не намерены, и тратить время на издевательства не станут: для них главное — это… результат.

Причина, по которой я сохранял спокойствие, а также причина, по которой позволял себе храбриться, заключалась в том, что я считал, что их удел — это обыкновенные надругательства, коих мне хватало в младшей и средней школе, а если так, то я бы продержался. Однако этим двум нужны были только деньги и исполнение приказов, чего я, как крайне свободолюбивая персона, себе никоим образом позволить не мог.

Яширо приблизился к моему лицу так сильно, что мы могли дышать с ним одним воздухом. Он оскалился. 

— Теперь ты будешь делать так, как Я тебе скажу.

— …

Я уже успел забыть кривые пальцы на его руке. Вместе с тем, я вспомнил хромоту и кривой нос Лысого. 

Страх… За что?.. Почему мне снова так страшно, что я не могу ответить ни слова?.. Почему я снова не могу встать, когда нахожусь в унизительной позе на коленях?.. Почему?.. Почему?.. Почему?.. Почему же меня вновь и вновь сковывает и одолевает страх?.. Почему, Боже?..

Именно этот день открыл мою учётную книжку по школьным издевательствам в Старшей школе Сакурай, а также именно этот самый день открыл одну из тех панелей выбора, которые…

…

[1. Улыбка]

[2. Месть]

…

…которые имеют наивысшее влияние на мою жизнь.

Символы в панели выбора прокручивались с бешеной скоростью и сияли кроваво-красным цветом. Казалось, данная панель была повсюду: за спиной, перед глазами, в небе, на стене и на земле. Куда бы я ни глянул — везде располагался этот выбор, и от оного мне было не скрыться. Единственное, что я мог — это глупо оттягивать неизбежное.

«Выбор всей жизни — это тот выбор, над которым действительно стоит задуматься» — родилась мысль на краю запуганного сознания.

Именно поэтому я ничего не выбрал. 

Алые капли крови бежали по горлу и своим ничтожным теплом, раз за разом, заставляли меня понять плачевность моей ситуации. От чего ушел, к тому пришёл, — иначе я не мог сказать. Моя первая цель «не стать жертвой издевательств» была не достигнута, как, впрочем, и моя мечта о спокойных, мирных буднях.

Скользнувшая, рубиновая росинка упала на ворот моей белоснежной рубашки, окропив ту рыжей слезой. Как чистый лист Вашей мирной жизни пачкается грязью обстоятельств, так и ворот моей рубашки запачкался кровью возникших неприятностей.

«Почему?..» — это всё, во что упирался мой вопрос, а также это вопрос, из-за которого мне хотелось выть волком.

Кровь продолжала течь. 

Кап… кап… кап…

Я мысленно озвучивал падение капель и вспоминал считалочку...

Вышел месяц из тумана

Посчитать своих болванов

Раз, два, три, четыре, пять

Я иду тебя искать!