Онлайн чтение книги Большие надежды Great Expectations
38 XXXVIII

Если когда-нибудь, послѣ моей смерти, старый домъ въ Ричмондѣ будетъ посѣщаемъ призракомъ, то, вѣроятно, моимъ. Боже мой! столько дней, сколько ночей и моя душа блуждала въ томъ домѣ, гдѣ жила Эстелла! Гдѣ бы ни находилось мое грѣшное тѣло, душа моя всегда витала около ричмондскаго дома.

Мистрисъ Брэндли, у которой жила Эстелла, была вдова, и имѣла одну дочь, нѣсколькими годами старше Эстеллы. Мать была очень-моложава на взглядъ, дочь же, напротивъ, очень старообразна; цвѣтъ лица у матери поражалъ своею свѣжестью, лицо дочери — желтизною; мать думала только объ удовольствіяхъ, дочь — о богословіи. Онѣ были, что называется, въ хорошемъ положеніи, много выѣзжали въ свѣтъ и много принимали гостей. Онѣ не были связаны никакими дружескими узами, но жили съ нею мирно, ибо были нужны ей, а она имъ.

Мистрисъ Брэндли когда-то, прежде добровольнаго заточенія миссъ Гавишамъ, находилась съ нею въ тѣсной дружбѣ.

Въ домѣ мистрисъ Брэндли и внѣ его я выстрадалъ всевозможныя муки, которыя только могла мнѣ причинить Эстелла. Характеръ нашихъ отношеній, ставившій меня на фамильярную съ нею ногу, въ то же время ни чуть не увеличивая ея расположенія ко мнѣ, приводилъ меня въ смущеніе. Она мною играла, чтобъ дразнить своихъ поклонниковъ, и самая наша фамильярность давала ей поводъ постоянно смотрѣть слегка на мое обожаніе. Еслибъ я былъ ея лакеемъ, бѣднымъ родственникомъ, или даже меньшимъ братомъ ея жениха, то и тогда, мнѣ кажется, я не былъ бы дальше, чѣмъ теперь, отъ осуществленія моихъ пламенныхъ надеждъ. Самое преимущество называть ее Эстеллою и, въ свою очередь, слышать, какъ она меня называла Пипомъ, при теперешнихъ обстоятельствахъ, только усугубляло мои муки. Это преимущество, сводившее съ ума другихъ ея поклонниковъ, увы, и меня самаго едва не свело съ ума.

Поклонниковъ у ней было безъ конца. Нѣтъ сомнѣнія, что ревность дѣлала въ моихъ глазахъ ея поклонникомъ всякаго, кто только подходилъ къ ней, но и безъ того ихъ было довольно. Я часто видалъ ее въ Ричмондѣ, часто слыхалъ о ней въ городѣ, часто каталъ ее и мистрисъ Брэндли въ лодкѣ. Я всюду слѣдовалъ за нею и на пикники, и въ театры, и въ концерты, и на балы. И всѣ эти удовольствія только отравляли мою жизнь. Я не провелъ и часа счастливо въ ея обществѣ, и все же круглые сутки, всѣ двадцать четыре часа, я занятъ былъ одною мыслью о неизмѣримомъ счастіи владѣть ею до гробовой доски.

Во все это время — а продолжалось оно, какъ мнѣ тогда казалось, очень долго — Эстелла своимъ обращеніемъ давала мнѣ понять, что наши отношенія были обязательныя, а не добровольныя. Иногда, однако, выдавались минуты, когда она какъ будто себя останавливала, перемѣняла тонъ и, казалось, сожалѣла о мнѣ.

— Пипъ, Пипъ, сказала она мнѣ, въ одну изъ такихъ минутъ, когда мы сидѣли съ ней наединѣ у окошка въ Ричмондѣ: — не-уже-ли вы никогда не поймете и не остережетесь?

— Чего?

— Меня.

— Вы хотите сказать Эстелла, когда я стану остерегаться вашей красоты.

— Я хочу сказать? Если вы не понимаете, что я хочу сказать, то вы просто слѣпы.

Я бы долженъ былъ отвѣтить, что любовь всегда считаютъ слѣпою, но удержался. Я всегда былъ очень сдержанъ, подъ вліяніемъ мысли, что, съ моей стороны, было бы неблагодарно преслѣдовать Эстеллу любезностями, такъ-какъ она знала, что не имѣетъ свободнаго выбора, а должна слѣпо повиноваться миссъ Гавишамъ. Я всегда боялся, что это сознаніе возставляло противъ меня ея гордость, и дѣлала меня причиною ея внутренней борьбы.

— Во всякомъ случаѣ, сказалъ я: — сегодня мнѣ нечего остерегаться, вы сами на этотъ разъ просили меня пріѣхать.

— Правда, отвѣчала она, съ холодной, небрежной улыбкой, которая невольно всегда обдавала меня морозомъ.

Посмотрѣвъ въ окно (были сумерки), она чрезъ нѣсколько минутъ продолжала:

— Миссъ Гавишамъ желаетъ меня видѣть въ Сатисъ-Гаусѣ. Вы повезете меня туда на денёкъ и привезете назадъ, то-есть, конечно, если вы желаете. Она не хотѣла бы, чтобъ я ѣздила одна, а горничной моей она не приметъ, боясь, чтобъ та ее не заговорила. Согласны вы?

— Можете ли вы сомнѣваться въ этомъ, Эстелла!

— Такъ, значитъ, вы согласны? Если вамъ все-равно, то, пожалуйста, поѣдемте послѣ завтра. Всѣ издержки за дорогу вы заплатите изъ моего кошелька. Вы слышите условіе?

— Я долженъ повиноваться, отвѣчалъ я.

Дальнѣйшихъ подробностей о поѣздкѣ мнѣ не сообщили, впрочемъ, и въ послѣдующіе разы меня точно также кратко увѣдомляли о днѣ отправленія. Миссъ Гавишамъ никогда ко мнѣ не писала, не видывалъ я даже ея почерка. Черезъ день мы отправились въ путь и нашли ее въ той же комнатѣ, гдѣ я нѣкогда увидалъ ее впервые. Не стоитъ прибавлять, что въ Сатисъ-Гаусѣ не произошло никавой перемѣны; все было по старому.

Миссъ Гавишамъ, казалось, любила Эстеллу еще страшнѣе, чѣмъ прежде. Дѣйствительно, было что-то страшное въ ея пламенныхъ взглядахъ и поцалуяхъ. Она съ жадностью смотрѣла на красоту Эстеллы, жадно слушала каждое ея слово, слѣдила за каждымъ ея движеніемъ. Судорожно шевеля своими исхудалыми, дрожащими пальцами, она пожирала очами чудное созданіе, ею взрощенное.

Взглядъ ея иногда отъ Эстеллы переходилъ на меня и, казалось, хотѣлъ проникнуть въ самую глубину моего сердца и ощупать его раны.

— Какъ она съ тобою обходится, Пипъ, какъ она съ тобою обходится, спрашивала она, съ живостью, даже въ присутствіи Эстеллы.

Но всего страшнѣе была она вечеромъ, при свѣтѣ мерцавшаго огня, когда обнявъ Эстеллу и крѣпко стиснувъ ея руку, она хитро вывѣдывала у нея всѣ имена и положенія людей, очарованныхъ ею. И перебирая этотъ длинный списокъ съ раздражительностью уязвленной и страждущей души, она спокойно сидѣла, опираясь подбородкомъ на свободную руку, лежавшую на костылѣ; глаза ея глядѣли на меня съ неестественнымъ призрачнымъ выраженіемъ. Я во всемъ ясно видѣлъ, какъ не горько мнѣ было сознавать свое униженіе, что Эстелла была ничто иное, какъ орудіе, которымъ миссъ Гавишамъ мстила всѣмъ мужчинамъ. Я сознавалъ, что она не будетъ моею, прежде чѣмъ хоть отчасти исполнитъ свое назначеніе. Я понялъ и причину, зачѣмъ мнѣ ее напередъ предназначали. Посылая ее побѣждать и терзать сердца, миссъ Гавишамъ посылала ее съ злобною увѣренностью, что ея сердце было внѣ опасности, что всѣ, кто отваживались на столь-опасную игру, не могли не проиграть. Я понялъ, что я самъ мучусь, отъ излишней хитрости этихъ плановъ, хотя призъ и назначенъ мнѣ напередъ. Я понялъ теперь, зачѣмъ меня такъ долго терзали, откладывая раскрытіе тайны, и зачѣмъ мой рпекунъ еще такъ недавно не хотѣлъ сознаться, что знаетъ что-нибудь объ этихъ планахъ. Однимъ словомъ, я во всемъ видѣлъ миссъ Гавишамъ, какъ и прежде, и всегда имѣлъ ее передъ глазами. Я видѣлъ на всемъ тѣнь этого мрачнаго, роковаго дома, скрывавшаго ее отъ солнечнаго свѣта.

Свѣчи, тускло освѣщавшія комнату, стояли въ стѣнныхъ канделябрахъ. Они висѣли довольно-высоко и горѣли тѣмъ унылымъ огнемъ, какимъ горитъ свѣча, въ спертомъ воздухѣ. Когда я глядѣлъ на канделябры, на всю тускло-освѣщенную комнату, на остановившіеся часы, поблекшее подвѣнечное платье и на страшную фигуру миссъ Гавишамъ, я во всемъ видѣлъ только подтвержденіе своихъ мыслей. Въ воображеніи своемъ я перенесся и въ большую комнату, за площадкой лѣстницы, и тамъ я видѣлъ доказательство тѣхъ же мыслей, какъ-бы начертанное невидимою рукою, и въ прихотливыхъ узорахъ паутины, покрывавшей пирогъ, и въ слѣдахъ, оставленныхъ паукомъ на скатерти, и мышью на панеляхъ, наконецъ, въ самомъ шорохѣ таракановъ, бѣгавшихъ по полу.

Въ этотъ визитъ, я былъ въ первый разъ свидѣтелемъ ссоры Эстеллы съ миссъ Гавишамъ.

Мы, какъ сказано, сидѣли около огня, и миссъ Гавишамъ, все еще крѣпко обнявъ Эстеллу, не выпускала ея руки. Наконецъ, Эстелла начала по маленьку освобождаться изъ ея объятій. Она и прежде не разъ выражала гордое нетерпѣніе и вообще скорѣе терпѣла эту страшную любовь, чѣмъ сочувствовала ей, или платила взаимностью.

— Что! воскликнула миссъ Гавишамъ, устремивъ на нее свои сверкающіе гнѣвомъ глаза. — Я тебѣ уже надоѣла?

— Нѣтъ, я сама себѣ немного надоѣла, отвѣчала Эсіелла, освобождая свою руку, и подойдя къ камину, стала смотрѣть на огонь.

— Говори правду, неблагодарная! воскликнула миссъ Гавишамъ, гнѣвно ударяя палкою о полъ. — Говори, я тебѣ надоѣла?

Эстелла посмотрѣла на нее совершенно-спокойно и потомъ опять устремила глаза на огонь. Вся ея граціозная фигура и прелестное лицо выражали только совершенно-хладнокровное равнодушіе къ бѣшенному пылу миссъ Гавишамъ.

— О, каменная! воскликнула миссъ Гавишамъ:- о, холодное, холодное сердце!

— Что? сказала Эстелла, сохраняя свое равнодушіе и только поднимая глаза: — что, вы, упрекаете меня въ холодности? вы?

— А развѣ я не права? отвѣчала та свирѣпо.

— Я только то, что вы изъ меня сдѣлали, продолжала Эстелла:- вамъ вся хвала, вамъ и порицаніе, вамъ обязана я своими успѣхами, вамъ же и своими неудачами. Однимѣ словомъ, я вся ваше твореніе, какова бы я ни была.

— Боже мой! посмотрите на нее! восклицала съ горечью миссъ Гавишамъ. — Посмотрите на нее. Какъ она жестока и неблагодарна и гдѣ же, у очага, гдѣ её вскормили и вынянчили! А я ее принимала къ своему сердцу, когда оно еще обливалось кровью, и расточала на неё всю свою любовь и нѣжность!

— По-крайней-мѣрѣ, я не участвовала въ сдѣлкѣ, сказала Эспелля: — я чуть могла ходить, когда ее заключили. Но чего вы хотите? Вы были всегда ко мнѣ очень добры и я вамъ за то много обязана. Чего же вы хотите?

— Любви, пробормотала миссъ Гавишамъ.

— Развѣ вы ею не пользуетесь?

— Нѣтъ, нѣтъ!

— Вы нареченная моя мать, вы признали меня своею дочерью, отвѣчала Эстелла, не покидая своей граціозной позы, не возвышая голоса и не поддаваясь, ни чувству гнѣва, ни нѣжности:- я уже разъ сказала, что вамъ всѣмъ обязана. Все, что я имѣю, принадлежитъ вамъ; все, что вы мнѣ дали, вы можете когда угодно получить обратно. Кромѣ-того, что вы мнѣ дали, я ничего не имѣю. И если вы просите отъ меня того, чего вы мнѣ никогда не давали, то я должна сказать вамъ, что чувство благодарности и долга къ вамъ не въ-состояніи создать во мнѣ того, чего нѣтъ.

— Развѣ я ей не дала моей любви! воскликнула миссъ Гавишамъ, свирѣпо обращаясь во мнѣ. — Развѣ я ей не дала самой пламенной моёй любви, стоившей мнѣ столько ревности и терзаній? А она такъ со мною говоритъ! Если я ей не дала моей любви, то пусть она назоветъ меня сумасшедшею, пусть назоветъ меня сумасшедшею!

— Зачѣмъ мнѣ называть васъ сумасшедшей? отвѣчала Эстелла:- я послѣдняя могу такъ васъ назвать. Есть ли человѣкъ, который, зналъ бы ваши планы вполовину такъ хорошо, какъ я? Мнѣ васъ назвать сумасшедшей? мнѣ, которая здѣсь же, у этого очага, училась у васъ всему, слушала ваши уроки, сидя; вонъ, на томъ маленькомъ стуликѣ, смотря вамъ прямо въ глаза, хотя выраженіе лица вашего и пугало меня?

— И все это такъ скоро забыто! пробормотала миссъ Гавишамъ:- все забыто!

— Нѣтъ, не забыто, возразила Эстелла:- не забыто, а свято хранится въ моей памяти. Когда я въ чемъ-нибудь отступала отъ вашего ученія? Когда пренебрегала вашими уроками? Когда позволяла себѣ имѣть здѣсь чувство — и она тронула рукою свое сердце — котораго вы не одобряли? Будьте ко мнѣ справедливы.

— Такъ горда, такъ горда! бормотала миссъ Гавишамъ, отбрасывая назадъ рукою свои сѣдые волосы.

— Кто выучилъ меня быть гордою? отвѣчала Эстелла. — Кто хвалилъ меня, когда я усвоила это правило?

— Такъ жестока, такъ жестока! со стономъ произнесла миссъ Гавишамъ.

— Кто выучилъ меня быть жестокою? возразила Эстелла. — Кто хвалилъ меня, когда я и въ этомъ слѣдовала вашимъ урокамъ?

— Но со мною быть гордою и жестокою! пронзительно воскликнула миссъ Гавишамъ, всплеснувъ руками. — Эстелла, Эстелла! ты жестока и горда со мною!

Эстелла на-минуту взглянула на нее съ какимъ-то спокойнымъ удивленіемъ; но потомъ, какъ-будто ни въ чемъ не бывало, опять наклонилась и стала смотрѣть на огонь.

— Я, право, не знаю, начала она послѣ небольшаго молчанія: — отчего вы такъ неблагоразумны, когда я пріѣзжаю васъ навестить послѣ долгой разлуки. Я никогда ни на-минуту не забывала вашихъ страданій и ихъ причины; я никогда не измѣнила ни вамъ, ни вашему ученію. Я не могу себя упрекнуть въ томъ, что когда-нибудь выказала слабость.

— А меня любить было бы слабостью! воскликнула миссъ Гавишамъ. — Да, да, она назвала бы это слабостью!

— Я начинаю думать, сказала Эстелла задумчиво послѣ минутнаго удивленія:- что почти понимаю, въ чемъ дѣло. Вамъ вздумалось воспитать вашу пріемную дочь въ мрачномъ уединеніи этихъ комнатъ и никогда не говорить ей, что существуетъ дневной свѣтъ, при которомъ она никогда не видала вашего лица; сдѣлавъ это, вы бы вдругъ изъ каприза захотѣли, чтобъ она понимала и знала, что такое свѣтъ, и обманулись бы въ ней и стали жаловаться на судьбу!

Миссъ Гавишамъ закрыла лицо руками и молча сидѣла въ креслѣ, тихо стоная.

— Или, продолжала Эстелла:- что ближе объясняетъ дѣло, вы бы учили ее съ самаго ранняго возраста, что существуетъ нѣчто, называемое свѣтомъ, но что онъ ей врагъ, и она должна отъ него отворачиваться, ибо онъ погубилъ васъ и погубитъ ее; вы бы это сдѣлали, и потомъ вдругъ, изъ-за каприза, захотѣли, чтобъ ей полюбился дневной свѣтъ, и она не могла бы полюбить его; вы бы обманулись въ ней, и были бы недовольны!

Миссъ Гавишамъ молча слушала, или, казалось, слушала, ибо я не могъ видѣть ея лица.

— Итакъ, прибавила Эстелла: — вы должны меня терпѣть такою, какою сами меня сдѣлали. Мои успѣхи — не мои, мои недостатки — не мои, хотя со мною нераздѣльны.

Миссъ Гавишамъ, между-тѣмъ, я, право, не знаю какъ, сползла на полъ и сидѣла, окруженная поблекшими остатками подвѣнечнаго платья. Я воспользовался давно-ожидаемою минутою, чтобъ выйти изъ комнаты. Выходя, я знакомъ обратилъ вниманіе Эстеллы на миссъ Гавишамъ; Эстелла все еще стояла, какъ прежде, у камина; а мисъ Гавишамъ валялась на полу съ распущенными сѣдыми волосами, представляя грустное зрѣлище.

Съ стѣсненнымъ сердцемъ вышелъ я на чистый воздухъ и, покрайней-мѣрѣ, съ часъ ходилъ по двору и по саду… Когда я, наконецъ, собрался съ духомъ, чтобъ воротиться въ комнаты, я нашелъ Эстеллу у ногъ миссъ Гавишамъ, починявшею ея старыя тряпки. Часто, впослѣдствіи, изорванныя старыя знамена въ соборахъ напоминали мнѣ эти несчастныя остатки подвѣнечнаго наряда. Потомъ, мы съ Эстеллою сѣли играть въ карты, какъ бывало, но теперь мы уже играли во французскія модныя игры. Такъ прошелъ вечеръ, и мы разошлись спать.

Мнѣ отведена была комната въ особомъ флигелѣ, по ту сторону двора. Мнѣ въ первый разъ приходилось ночевать въ Сатисъ-Гаусѣ. Я никакъ не могъ уснуть — тысячи миссъ Гавишамъ, казалось, преслѣдовали меня. Я видѣлъ ее вездѣ — и по сю, и по ту сторону подушки, и въ изголовьи кровати, и въ ногахъ, и за полуотворенною дверью, и въ сосѣдней комнатѣ, и въ комнатѣ на верху и въ комнатѣ внизу. Ночь ужасно тихо подвигалась, было только два часа; я, наконецъ, почувствовалъ, что не въ-состояньи болѣе лежать въ этой комнатѣ, и потому рѣшился встать. Одѣвшись, я перешелъ въ корридоръ большаго дома, намѣреваясь проникнуть на внѣшній дворъ и тамъ отвести душу на чистомъ воздухѣ. Но не успѣлъ я войти въ корридоръ, какъ долженъ былъ погасить свѣчу, ибо увидѣлъ страшную фигуру миссъ Гавишамъ, которая шла по корррдору точно привидѣніе и тихо, тихо стонала. Я послѣдовалъ за него, и видѣлъ, какъ она дошла на верхъ по лѣстницѣ. Она въ рукахъ держала свѣчку безъ подсвѣчника, которую, вѣроятно, вынула изъ канделябра, при тускломъ мерцаньи этой свѣчи она, дѣйствительно, походила на что-то страшное, неземное. Вдругъ пахнуло запахомъ сырости и гнили, я догадался, что она прошла въ комнату съ накрытымъ столомъ; черезъ нѣсколько минуть я услышалъ, какъ она ходила тамъ взадъ и впередъ; потомъ она ушла черезъ лѣстницу въ свою комнату и обратно, ни на минуту не переставая стонать. Я попытался-было воротиться и выбраться на дворъ, но это было невозможно въ темнотѣ, и потому пришлось дожидаться разсвѣта. Когда я ни подходилъ въ лѣстницѣ, я всегда видѣлъ свѣтъ, мелькавшій на верху, слышалъ унылые шаги и непрерывный глухой стонъ.

До нашего отъѣзда, на другой день, неудовольствія между миссъ Гавишамъ и Эстеллого не возобновлялись. Замѣчу тутъ же, что и впослѣдствіи, во время такихъ посѣщеній, подобной сцены не случалось; а такихъ посѣщеній, сколько я помню, было по-крайней-мѣрѣ четыре. Обращеніе миссъ Гавишамъ съ Эстеллою вовсе не перемѣнилось, развѣ только мнѣ показалось, что она начала ея отчасти бояться.

Я не могу, какъ это мнѣ ни горько, закончить мой разсказъ объ этомъ періодѣ моей жизни, не внеся въ него имени Бентли Друммеля.

Однажды все общество Лѣсныхъ Зябликовъ было въ сборѣ и обычныя дружескія отношенія царствовали между всѣми, то-есть никто ни съ кѣмъ не соглашался и все спорили. Вдругъ предсѣдатель призвалъ къ порядку и объявилъ, что мистеръ Друммель еще не произнесъ тоста въ честь своей красавицы. Таковъ былъ у насъ обычай, и на этотъ разъ очередь была за этимъ олухомъ. Я замѣтилъ, что, пока наливали вино, онъ какъ-то странно покосился на меня. Каково же было мое удивленіе и досада, когда онъ попросилъ все общество выпить съ нимъ за здоровье «Эстеллы!»

— Какой Эстеллы? спросилъ я.

— Не ваше дѣло, отвѣчалъ онъ.

— Эстеллы откуда? спросилъ я. — Вы обязаны сказать откуда?

(Дѣйствительно онъ былъ обязанъ это сдѣлать, какъ членъ вашего клуба.)

— Изъ Ричмонда, господа, сказалъ Друммель, вовсе не обращая на меня вниманія:- и красавица какихъ мало.

— Много онъ понимаетъ въ красавицахъ, подлая, глупая скотина! шепнулъ я Герберту.

— Я знаю эту даму, сказалъ Гербертъ черезъ столъ, когда тостъ былъ выпитъ.

— Будто? замѣтилъ Друммель.

— И я ее знаю, прибавилъ я, покраснѣвъ отъ гнѣва.

— Будто? сказалъ Друммель. — О, Боже!

Это былъ единственный отвѣтъ, на который этотъ тяжелый дуракъ былъ способенъ; но онъ меня такъ взбѣсилъ, точно это была самая остроумная колкость. Я тотчасъ же всталъ со стула и громко сказалъ, «что это очень походитъ на наглое безстыдство почтеннаго джентльмена, предложить въ собраніи Зябликовъ тостъ въ честь женщины, которой онъ вовсе не знаетъ». Друммель, вскочивъ съ мѣста, спросилъ: «Что я хочу этимъ сказать?» Я на это отвѣчалъ: «что онъ, кажется, знаетъ мой адресъ».

Послѣ этой выходки все общество раздѣлилось на нѣсколько партій и поднялся жестокій споръ о томъ, можно ли въ христіанской странѣ кончить такое дѣло безъ кровопролитія. Пренія были до того жарки, что нѣсколько членовъ, никакъ не менѣе шести, объявили другимъ шести членамъ, что тѣ, кажется, знали ихъ адресы. Однако, наконецъ, было рѣшено (такъ-какъ нашъ клубъ былъ вмѣстѣ и совѣстный судъ), что если мистеръ Друммель представитъ свидѣтельство отъ замѣшанной въ дѣлѣ дамы, что онъ имѣетъ честь быть съ нею знакомымъ, то мистеръ Пипъ долженъ будетъ извиниться, какъ джентльменъ и членъ общества «Зябликовъ», въ томъ, что «онъ слишкомъ погорячился» и т. д. Слѣдующій день былъ назначенъ для представленія свидѣтельства. (Для того, чтобъ наше чувство чести не остыло отъ продолжительности срока). На другой день, дѣйствительно, Друммель явился съ маленькой записочкою, въ которой Эстелла своею рукою свидѣтельствовала, что имѣла честь съ нимъ танцовать нѣсколько разъ. Такимъ образомъ, мнѣ только оставалось извиниться въ томъ, что «я слишкомъ погорячился» и т. д. и т. д. Мы съ Друммелемъ, по-крайней-мѣрѣ, съ часъ косились другъ на друга, пока всѣ остальные члены жарко спорили, но, наконецъ, было громогласно объявлено, что дружескія отношенія блистательно возстановлены въ обществѣ «Зябликовъ».

Теперь я это разсказываю такъ слегка, но тогда мнѣ было очень-тяжело. Я не могу прибрать настоящаго названія тѣмъ мукамъ, которыя я чувствовалъ при одной мысли, что Эстелла оказывала какое-нибудь вниманіе такому презренному, необтесанному олуху. Я до-сихъ-поръ увѣренъ, что негодованіе мое за то, что она унижается до такой скотины, происходило изъ чистаго, безкорыстнаго источника моей любви къ ней. Безъ-сомнѣнія, кого бы она мнѣ ни предпочла, я былъ бы несчастливъ. Но, остановись ея выборъ на болѣе достойномъ предметѣ, мое горе было бы совершенно инаго рода.

Мнѣ было легко найти, и я дѣйствительно скоро нашелъ, что Друммель началъ прилежно ухаживать за Эстеллою и что она позволяла ему ухаживать за собою. Онъ сталъ всюду за ней слѣдовать и мы такимъ образомъ сталкивались съ нимъ каждый день. Онъ упрямо и настойчиво шелъ своею дорогою, и Эстелла удерживала его при себѣ, то поощряя его, то, напротивъ, отнимая всякую надежду. Она, то почти-что льстила ему, то явно презирала его, сегодня обходилась какъ съ давнишнимъ пріятелемъ, завтра будто не узнавала его.

Паукъ, какъ мистеръ Джаггерсъ прозвалъ Друммеля, распустилъ свою паутину и ждалъ съ неутомимымъ терпѣніемъ себѣ подобныхъ тварей. Къ тому же, онъ имѣлъ слѣпую увѣренность въ значеніе своего богатства и имени. Эта увѣренность служила ему съ пользою, ибо замѣняла отчасти совершенную неспособность сосредоточивать свои мысли на чемъ бы то ни было. Паукъ, упрямо сторожа Эстеллу, превосходилъ бдительностью многихъ, гораздо-умнѣйшихъ насѣкомыхъ, и часто, въ данную минуту, удачно развертывался и дѣлалъ нападеніе.

Однажды, на балу въ собраньи, въ Ричмондѣ (въ то время такіе балы бывали часто во всѣхъ почти городахъ), Эстелла, по обыкновенію, превзошла всѣхъ своею красотою. Друммель такъ ухаживалъ за нею, и она такъ благосклонно съ нимъ обходилась, что я рѣшился съ нею переговорить и воспользовался первымъ представившимся случаемъ. Она сидѣла въ-сторонѣ между цвѣтами, дожидаясь мистрисъ Брэндли, чтобъ ѣхать домой. Я стоялъ около нея, ибо всегда сопровождалъ ихъ въ подобныхъ выѣздахъ.

— Вы устали, Эстелла?

— Немного, Пипъ.

— Да, вы должны были устать.

— Скажите лучше, не должна была, вѣдь мнѣ предстоитъ еще сегодня передъ сномъ писать письма въ «Сатисъ-Гаусъ».

— И описывать сегодняшнюю побѣду, замѣтилъ я. — Вотъ, ужь жалкая побѣда, Эстелла!

— Что вы хотите сказать? Я и не знала, что одержала какую-нибудь побѣду.

— Эстелла, отвѣчалъ я: — посмотрите, вонъ, на того молодца въ углу, который теперь на насъ смотритъ.

— Зачѣмъ мнѣ на него смотрѣть? спросила Эстелла, устремивъ на меня свой взглядъ:- чѣмъ онъ заслуживаетъ моего вниманія?

— Это-то именно я и хотѣлъ у васъ спросить, отвѣчалъ я. — Весь вечеръ онъ увивался около васъ.

— Моль и всякая другая дрянь увивается около зажженной свѣчи, сказала Эстелла, взглянувъ на Друммеля. — Развѣ свѣча въ этомъ виновата?

— Нѣтъ, отвѣчалъ я. — Но развѣ Эстелла въ этомъ не виновата?

— Ну, замѣтила она, разсмѣявшись:- можетъ-быть. Впрочемъ, думайте себѣ, что хотите.

— Но, Эстелла, выслушайте меня. Мнѣ горько, что вы поощряете ухаживаніе такого, всѣми-презираемаго дурака, какъ Друммель. Вы знаете, его всѣ презираютъ.

— Ну, сказала она.

— Вы знаете, онъ не имѣетъ никакихъ хорошихъ качествъ, ни внутреннихъ, ни внѣшнихъ. Онъ, просто, уродливый, злобный, пустой дуракъ.

— Ну, повторила она.

— Вы знаете, онъ не можетъ ни чѣмъ похвастаться, кромѣ денегъ и безсмысленнаго списка своихъ тупоголовыхъ предковъ. Развѣ ни этого не знаете?

— Ну, сказала она еще разъ, и всякій разъ она все болѣе-и-болѣе раскрывала свои прелестные глаза.

Чтобъ помочь ей перескочить черезъ это несчастное восклицаніе, я самъ повторилъ его съ одушевленіемъ:

— Ну, такъ вотъ отчего мнѣ и горько!

Еслибъ я могъ думать, что она кокетничала съ Друммелемъ, чтобъ бѣсить меня, мнѣ было бы не такъ тяжело. Но ея обыкновенное обхожденіе со мною дѣлало подобное предположеніе совершенно-невозможнымъ.

— Пипъ, начала Эстелла, окидывая взоромъ всю комнату:- не воображайте себѣ глупостей. Можетъ-быть, мое обращеніе имѣетъ вліяніе на другихъ людей, и можетъ быть оно на то и разсчитано. Но вы, дѣло иное. Впрочемъ, объ этомъ не стоитъ болѣе и говорить.

— Нѣтъ, стоитъ, отвѣчалъ я:- я не могу снести, чтобъ люди говорили про васъ, что «она расточаетъ свои прелести и красоту на самаго глупаго и низкаго изъ всей толпы».

— Я могу снести, замѣтила Эстелла.

— О! не будьте, такъ горды и непреклонны, Эстелла.

— Каковъ, воскликнула Эстелла:- теперь зоветъ меня гордою и непреклонною, а за минуту упрекалъ, что я унижаюсь до дурака!

— Конечно, въ этомъ нѣтъ и сомнѣнія, проговорилъ я поспѣшно:- я видѣлъ, вы сегодня расточали ему такіе взглядѣ и улыбки, какими меня никогда не дарите.

— Такъ вы хотите, сказала Эстелла, внезапно повернувшись и взглянувъ на меня серьёзно, почти гнѣвно:- чтобъ я и васъ обманывала и завлекала?

— Вы обманываете и завлекаете его, Эстелла?

— Да, и многихъ другихъ — всѣхъ кромѣ васъ. Но вотъ и мистрисъ Брэндли. Болѣе я вамъ не скажу ни слова.

Теперь, когда я посвятилъ цѣлую главу предмету, столь долго наполнявшему мое сердце и причинившему мнѣ столько горя, я обращусь къ описанію происшествія, которое готовилось уже давно, очень-давно. Причины этого происшествія крылись въ событіяхъ, случившихся прежде, чѣмъ я узналъ, что Эстелла существуетъ на свѣтѣ, въ то время, когда дѣтскій умъ ея воспринималъ первыя свои впечатленія, подъ гибельнымъ вліяніемъ страшной миссъ Гавишамъ.

Въ восточныхъ сказкахъ мы читаемъ, какъ камень, который доложенъ упасть на роскошную постель побѣдителя и умертвить его, былъ понемногу высѣченъ изъ скалы. Понемногу прорубали въ скалахъ туннель для веревки, которая должна была поддерживать камень. Не торопясь, подымали и устанавливали его на мѣстѣ; не торопясь провели и веревку по туннелю и прикрѣпили къ большому желѣзному кольцу. Наконецъ, послѣ неимовѣрныхъ трудовъ, все было готово и настала роковая минута. Султана будятъ въ полночь и подаютъ ему сѣкиру. И онъ взмахнулъ сѣкирою, веревка лопнула и поддалась, потолокъ рухнулъ на главу побѣдителя. Такъ же было и со мною: всѣ приготовленія были кончены, все вдали и вблизи готово, раздался ударъ — и въ ту же секунду распалось зданіе моихъ надеждъ.