Онлайн чтение книги 5 сантиметров в секунду: Другая сторона 5 Centimeters per Second: one more side
2 Космонавт

15

 

Мы с Акари перестали переписываться много лет назад.

 

14

 

Я закончил первый год обучения в средней школе. На следующее утро после церемонии окончания учебного года я вылетел из Ханэды в аэропорт Кагошима.

Несмотря на то что я впервые летел один, у меня не возникло никаких проблем с регистрацией и посадкой в самолёт. Мои родители переехали на Танэгашиму раньше, чем планировалось. Поскольку они просили меня хотя бы явиться на церемонию окончания учёбы в Токио, я отправился за ними на остров в одиночку.

Через один час и пятьдесят минут неподвижного сидения в кресле эконом-класса я прибыл в Кагошиму. Я не чувствовал ни беспокойства, ни чего-либо ещё.

Как бы странно это ни звучало, но меня успокаивало то, что после взлёта самолёта не будет никаких пересадок.

В аэропорту я нашёл рейсовый автобус и сел в него.

Я немного задремал и проснулся в городе Кагошима. Выглянув в окно, я увидел, что трамваи идут параллельно друг другу, двигаясь по проводам над центром широкой дороги.

Я вышел из автобуса перед зданием мэрии Кагошимы и, следуя ксерокопии карты, направился к гавани. Из-за широты дороги и отсутствия высотных зданий казалось, что небо невероятно огромное. Когда я увидел пальмы, выстроившиеся вдоль дороги, мне стало ясно, что я оказался на юге Японии.

Когда я сел на скоростной паром до Танэгашимы, то увидел большую коричневую скалистую гору на другой стороне большого залива. Казалось, что она загораживает выход к морю. Когда я потом изучил эту гору, то выяснил, что это знаменитая Сакураджима, «Остров сакуры».

Я мрачно продолжил свой путь.

Отец встретил меня в порту Нишиноомотэ, а затем около часа ехал в сторону Минамитанэ.

Мы ехали по национальному шоссе вдоль всего побережья. Открыв окно, я почувствовал запах океана.

И по сей день я помню этот свежий, пьянящий аромат.

Город обрывался бледно-зелёным полем, которое простиралось через всю землю между предыдущим и следующим городом.

Дальше за полями возвышалась нетронутая тёмно-зелёная гора. Затем её сменило вечно мерцающее море.

Это место было совсем не похоже на Ямано в префектуре Нагано, где я жил в молодости. Возможно, это было связано с другой растительностью.

Да, наверное, я был просто впечатлён — не думал, что такие красивые места ещё существуют в Японии.

Мы с семьёй переехали в отдельный деревянный дом. Мы давно не жили в настоящем доме.

Несмотря на старость здания, его интерьер был довольно очаровательным, и перед нашим переездом в нём даже провели уборку. Довольно толстые тёмно-коричневые деревянные балки, проходившие по потолку, придавали дому довольно роскошный вид. Кроме всего прочего, он действительно был довольно большим.

Отец сказал, что после всех тех лет, что мы провели в квартирах, жить в доме будет приятно. Это радовало.

Совсем не плохо.

Я вышел в сад и посмотрел на удивительно огромное, тёмно-синее небо.

Небо в Кагошиме и так казалось огромным, но в саду оно казалось в разы больше.

Казалось, что мои мысли не успевают за происходящим.

Воспоминание о поезде в снегу всё ещё не покинуло меня. Снежинки, бьющие в окно, невыносимый обогреватель, тревога — всё это я ощущал постоянно.

Эти две реальности были настолько разными, что голова шла кругом.

Я вспомнил вид на остров, который открывался мне в машине отца.

Я помнил, что в школе изучал лесополосы и поля сахарного тростника, но впервые увидел их в реальной жизни.

Я приехал на сельский остров.

 

«На пока сойдёт. Всё равно я скоро покину это место».

 

13

 

В апреле я перевёлся в среднюю школу Минамитанэ.

Я с некоторым облегчением узнал, что буду носить ту же стандартную чёрную форму, что и в предыдущей школе.

После стольких смен школ я уже имел некий опыт. Я прекрасно понимал, как должен вести себя переведённый ученик.

Думаю, отчасти потому, что Акари была для меня примером.

Наблюдая за ней, моё смутное представление о том, что значит быть переведённым, превратилось в совершенно осознанное понимание.

И хотя я уверен, что у каждого человека бывают подобные осознания — в колледже, на работе или где-то ещё, — получение этих знаний в возрасте четырнадцати лет дало мне огромное преимущество. Можно даже сказать, что это было моё оружие. Вот чему я научился:

 

Не бояться привлекать к себе внимание.

Не наслаждаться вниманием слишком сильно.

Не выделяться, но и не отстраняться. Вы должны тонко показать окружающим, что не желаете им зла.

Местные тоже боятся.

Вы должны это понимать.

Какое-то время — примерно месяц или полтора — новые переведённые имеют статус знаменитости.

От того, что вы будете делать, пока у вас есть этот статус, зависит победа или поражение. Вы должны выучить имена всех своих одноклассников, потому что людям нравится чувствовать себя запомнившимися знаменитостями. Их положительное впечатление о вас станет ключом к обретению друзей.

В любом случае никогда не ведите себя так, будто вы не вписываетесь в коллектив.

Дети очень чувствительны к этому и отвергнут вас во мгновение ока.

Все четырнадцатилетние подростки считают себя взрослыми, но они всего лишь дети.

Их реакцию на чужаков можно описать только словом «ребячество». Это было то, что я уже знал, как болезненную правду.

 

Что касается вышеупомянутых рекомендаций, не думаю, что я получил много комплиментов по поводу своего приветствия в классе, когда впервые перевёлся в среднюю школу, но и не думаю, что на меня жаловались.

— Я Такаки Тоно. Работа моих родителей связана с переездами, но на этом острове я оказался впервые. Буду счастлив учиться вместе с вами.

Наверное, я не мог скрыть, как сильно ненавижу то, что мне приходится там находиться.

Канаэ Сумида училась в моём классе, но тогда я не обратил на неё особого внимания. Не замечал я её и потом.

 

Прошло много лет с тех пор, как я окончил среднюю и старшую школы.

Я пишу это, потому что не могу забыть то, что произошло тогда. Я напишу о себе... а потом о Канаэ, которую вряд ли когда-нибудь ещё встречу.

Теперь, когда я думаю об этом, я почти уверен, что впервые мы с ней заговорили примерно через неделю после моего перевода.

Я уже практически выяснил, кто с кем дружит и кто из ребят является движущей силой.

И нашёл девушку, у которой не было ярлыка.

Я не помню, о чём мы говорили. Полагаю, это означает, что наша беседа не затронула ни одного из нас.

Если я правильно помню, то, кажется, она была достаточно любезна, чтобы проводить меня до следующего класса.

Именно так, она подошла прямо к моей парте и сказала, как туда пройти. Кажется, она сказала: «Далее — естествознание» или что-то в этом роде.

Меня немного удивило, что Канаэ Сумида, с которой я никогда раньше не общался, случайно подошла и сказала мне это, но я не придал этому значения. Я просто решил, что она одна из милых девушек.

Вероятно, мы шли вместе по коридору, который вёл в конец второго этажа, где кабинет естествознания с чёрными столешницами пропускал столько солнечного света, что от него клонило в сон.

Из-за сильных ветров на острове на территорию школы наметало тучи песка. В здании всегда было пыльно, как бы часто его ни убирали.

Поскольку учеников почти не было, проходя по песчаным коридорам, я миновала несколько пустых классов.

В токийской средней школе никогда не было песчаных коридоров и пустых классов. Из-за этих деталей я чувствовал себя так, словно попал в незнакомую страну.

Свет из южных окон лился в пустынные классы, отражался от белых потолков и полов и ярко освещал коридор.

Этот сильный, пронизывающий свет впечатался в моё сознание как символ моей студенческой жизни на Танэгашиме.

Канаэ наверняка наблюдала за тем, как я, прищурив глаза, любовался этим видом.

В то время я не замечал этих вещей. Я был в беспамятстве.

Не замечал, потому что окружение было слишком новым для меня, и я нервничал, пытаясь вписаться в него, а ещё потому, что... Акари была слишком важна для меня.

 

Я просто смотрел на территорию через окно в пустом классе, когда заметил недавно покрашенные футбольные ворота, лежащие на земле.

В прежней школе я состоял в футбольном клубе, но так и не вступил в него в новой.

Я потерял всякий интерес к спорту. Что-то изменилось.

 

12

 

Каждый свободный от занятий день я объезжал остров на велосипеде.

В первое же воскресенье после перевода я отправился в единственный книжный магазин в Минамитанэ и купил путеводитель по Танэгашиме. В нём была карта с перечнем туристических достопримечательностей острова.

Используя книгу как путеводитель, я посетил все живописные места. Я был слишком непоседлив, чтобы оставаться на одном месте.

Когда я перешёл в среднюю школу, моя тётя из Нагано купила мне горный велосипед, который я в итоге стал использовать довольно часто.

Я называл его «горным велосипедом», но на самом деле он не был предназначен для подъёма в горы. Это был обычный велосипед из хозяйственного магазина. В инструкции к нему даже было предупреждение: «Не катайтесь по грязи». Но, несмотря на это, велосипед был оснащён шипованными шинами и прекрасно ехал по грязи, если крутить педали достаточно интенсивно.

Танэгашима — пятый по величине остров в Японии, поэтому объехать его целиком гораздо легче сказать, чем сделать.

Минамитанэ находился на южной оконечности, а я двигался на север, посещая каждые выходные по одному-два туристических места.

Танэгашима — низинный и узкий остров, протянувшийся почти на сорок миль с севера на юг.

Проехать на велосипеде от Минамитанэ до Нишиноомотэ, города на севере, было бы непросто. Не то чтобы невозможно, но, считая обратный путь, я понял, что по дороге домой будет слишком темно.

Несмотря на это, я провёл много выходных, ночуя в кемпингах Urata Beach Resort на северной оконечности острова, а на следующий день снова отправлялся в кругосветку.

В первую очередь я отправился в космический центр Танэгашима.

Когда я проехал несколько миль вдоль реки и поднялся по прямой дороге в гору, я уже стоял на территории NASDA (тогда JAXA ещё называлось NASDA).

Цепь моего велосипеда скрипела всю дорогу вверх по склону. Когда я наконец добрался до вершины, подо мной расстилался горизонт.

Там расстилался блеклый газон, который мог быть полем для гольфа или лугом.

Прямо через его центр проходила асфальтовая дорога.

За ней простирался океан.

Море Танэгашимы казалось изрезанным скалами.

Полосатый светло-коричневый миоценовый песчаник, напоминающий поверхность Марса, колоссально выступал из воды повсюду.

Века бурной эрозии размыли берег, обнажив глубокий красный цвет почвы — истинный цвет острова, который был скрыт под зелёным покрывалом.

Далеко за колоссальными красными камнями в море выступал мыс. На его оконечности возвышались две рогатые стальные башни и квадратное белое здание.

Это была пусковая площадка.

Я положил велосипед на бок и встал посреди дороги. Подняв глаза к просторному, хотя и немного пасмурному небу, я представил себе парящую ракету.

Но в какую сторону она летит и как?

Я не мог себе этого представить.

Несмотря на то что я много раз видел в новостях кадры запуска ракеты, я не мог представить себе это.

Может, просто небо было слишком огромным?

С вершины холма море выглядело таким широким, что мне казалось, будто, глядя на горизонт, я могу ощутить округлость Земли. Это совсем не то же самое, что небо Токио, которое настолько узкое, что по нему можно даже ориентироваться.

За два года, проведённые на острове, будучи учеником средней школы, я стал одержим желанием смотреть на море.

Когда у меня было свободное время, я поднимался на смотровую площадку вершины Камори. Я напрягал глаза, чтобы разглядеть вдали размытое пятно — остров Якушима.

Когда мне надоедал этот вид, я шёл в парк на мысе Кадокура и вдыхал солёный запах прилива. Много веков назад к этому берегу прибило португальский корабль с первыми в Японии мушкетами. Я мог оставаться там часами и наблюдать, как пятна облаков, слегка прикрывающие голубое небо, приобретают неровные оттенки красного.

Я также часто посещал порт Шимама.

Это было идеальное место для наблюдения за закатом. Можно было даже порыбачить. Солнце начинало опускаться, а я развлекался тем, что наблюдал за разгрузкой торговых судов.

Солнце, пылающее, словно уголь, и погружающееся в море, завораживало, словно при наступлении конца света.

Так я сделал многие места на острове своими.

Если я ехал на велосипеде рано утром, то чувствовал запах утренней росы.

Когда утренняя роса испарялась под жарким южным солнцем, я чувствовал запах травы и листьев.

Если я ехал на велосипеде по национальному шоссе вдоль побережья, я чувствовал запах моря.

Когда я чувствовал запах дождя, вечером внезапно начинался ливень.

Жгучая резина на асфальте... я чувствовал всевозможные ароматы, которые то появлялись, то исчезали. Всё это говорило о том, что я двигаюсь.

Я должен был продолжать двигаться.

Иначе сошёл бы с ума.

Это был настоящий остров разнообразных ароматов.

Цвета и атмосфера были настолько насыщенными, что у меня почти кружилась голова.

 

Я отправил Акари письмо, в котором описал свою новую жизнь на острове.

Я писал, что испытываю странное облегчение от того, что количество учеников здесь гораздо меньше, чем в Токио, и у каждого класса всего по две параллели.

Писал, что Танэгашима меня удивила: она оказалась гораздо красивее, чем я ожидал.

Затем я продолжил рассказывать об острове.

О ярком контрасте между красной почвой, тёмно-зелёными горами и светло-зелёными полями.

О звёздном небе, которое я увидел с пляжа Хошихара, или «Звёздного поля», выскользнув из дома посреди ночи.

Древние, должно быть, смотрели на ночное небо и дали название Хошихара. Когда я стоял на этом пляже, мне открывался беспрепятственный 180-градусный вид на бескрайнее небо и море. Если бы волны когда-нибудь утихли, я мог бы даже увидеть звезды, отражающиеся в воде...

С того ветреного дня письма Акари немного изменились.

Меланхоличный оттенок её прежних писем, в которых чувствовалась напускная весёлость, теперь, казалось, исчезал. По большей части, похоже, у неё всё было хорошо.

 

После двух спокойных и насыщенных лет я окончил среднюю школу и поступил в старшую в десяти милях от Накатанэ.

 

11

 

В глубине души я, кажется, знал, что наша переписка с Акари не продлится долго.

 

Мои письма к ней всегда занимали несколько страниц, а её ответы были такими же объёмными. Я писал, как о важных вещах, так и о пустяках, которые происходили в моей жизни. Почти соревновательное чувство срочности овладевало мной и заставляло выстраивать сотни слов. Думаю, Акари чувствовала то же самое.

Мы отчаянно пытались оставаться на связи.

Нам нужно было верить в то, что мы связаны особой цепью, поэтому мы трудились над нашими письмами.

Но мы не могли вечно так мучиться.

Зарывая свой белый канцелярский лист в слова, я всегда испытывал желание поскрести ногтями по столу от досады. Как будто я запирал своё самое большое сокровище в сейфе, который теперь не могу открыть.

То, что мы пережили в ту снежную ночь.

Акари не написала об этом ни слова в своих письмах. Она никогда даже смутно не упоминала об этом. Я прекрасно понимал, что она чувствует.

Ведь я чувствовал то же самое. Я тоже не написал об этом ни слова.

Мы не планировали, что всё так обернётся. Это было всё, что мы могли сделать.

Тот момент...

То, что произошло под сакурой, было слишком идеальным.

Это всё, что я могу сказать.

Никакая метафора не сможет описать это.

В тот день, в том месте, был идеальный момент.

Момент абсолютной чистоты.

В нём было всё.

Ничего более совершенного не могло существовать.

Этот момент привязал совершенство к определённому месту. Мы не могли перенести его в другое место.

Это был момент, который невозможно выразить словами.

Это означало бы разрезать его на кусочки и сохранить... как некий образец, выставленный на всеобщее обозрение.

Мы не могли так поступить с опытом, который изменил нас навсегда.

Насильственное описание неописуемого только потускнит и ухудшит его первоначальное великолепие.

Вот почему...

После того случая я так и не сказал Акари о том, что потерял письмо, которое хотел ей передать.

В последний день нашей встречи, когда нам предстояло расстаться, я подготовил письмо, чтобы рассказать Акари о своих чувствах. Я хотел выразить в письме всё то, что никогда не смог бы ей сказать. В итоге ветер украл письмо и унёс его куда-то.

Но я рад этому.

Языковые выражения так неточны и грубы.

Слова не могут воспроизвести ничего.

Я видел вселенную.

Если выражаться метафорически, то письмо, которое я написал до этого опыта, — это вера древних в то, что Земля в форме диска, расположенного на спинах слонов. Я никак не мог передать ей что-то настолько неточное в качестве отображения своих чувств.

Я был искренне потрясён пугающей неточностью инструмента, который мы называем языком.

Хотя я знал, что они никогда не смогут выразить мои чувства, слова — это всё, что я мог ей послать.

Я мог лишь попытаться почувствовать её через её слова, по ту сторону бумаги.

Письма Акари тоже не могли вместить истины, увиденной в тот роковой день, но я искал в нашей переписке остатки того всепоглощающего опыта. Я пытался прекратить поиски, но ничего не мог с собой поделать.

Не найдя его, я в конце концов вымотался.

Первые несколько лет на Танэгашиме я ежедневно заглядывал в почтовый ящик по дороге в школу и обратно.

Это была нерушимая привычка.

Я ждал её писем, как будто цеплялся за них.

Всякий раз, когда я находил в почтовом ящике письмо от неё, в мою радость прокрадывалось что-то вроде беспомощности.

Воистину, в тот момент...

Как бы я ни пытался, мне уже никогда до неё не дотянуться.

Я пытался выразить это словами столько раз, что и не сосчитать.

Но когда я пытался записать это, оно всегда превращалось в нечто иное.

Я чувствовал себя беспомощным...

И я уверен, что Акари тоже.

Если бы она написала ещё хоть одно слово, то вступила бы на неизведанную территорию. После долгих колебаний, словно внезапно замолчав, она останавливала перо. По крайней мере, я это чувствовал, и чувствовал очень глубоко.

Я хорошо знал это чувство. Ограниченность слов. Как будто находишься на краю обрыва и не можешь двинуться вперёд. Будто говоришь, но впустую. Как стереосистема с отключёнными динамиками. Диск вращается. Музыка играет. Но звук не идёт...

И вот однажды мы перестали пытаться передать то особое чувство в письмах.

Они превратились в простой отчёт о событиях, потеряв всю свою глубину и проникновенность. Мы просто обменивались словами на бумаге.

 

А потом наша переписка подошла к концу.

 

Когда стало ясно, что я больше не буду отправлять и получать письма, я почувствовал странное облегчение.

После того как это эфемерное облегчение прошло, и глубокие краски реальности окрасили затянувшееся присутствие Акари во мне, ко мне тихонько подкралось пустое, но освежающее чувство — возможно, я больше никогда не захочу, чтобы меня понимали.

 

10

 

Когда я начал жить на острове, меня удивило то, что все старшеклассники как ни в чём не бывало ездят в школу на скутерах и мотоциклах.

Когда я проходил мимо библиотеки, то часто видел на парковке, выходящей на национальное шоссе, маленький мотоцикл. Девочка в школьной форме и белом шлеме с открытым лицом выходила из библиотеки, садилась на мотоцикл, делала отточенный толчок и уносилась прочь.

Школа, конечно же, разрешила ей приезжать на мотоцикле.

Будучи уроженцем материковой Японии, я считал идею ездить в школу на мотоцикле очень странной. Честно говоря, она и сейчас кажется мне странной.

Хотя Танэгашима была довольно большой, на острове не было ни одной железной дороги. Автобусы тоже были в дефиците. Передвигаться на мотоцикле было бы удобно, но велосипед тоже казался неплохим вариантом.

Так мне казалось.

Однако, когда я начал ездить на велосипеде из Минамитанэ в свою старшую школу в Накатанэ, я понял, что мотоцикл — это абсолютная необходимость. Он был необходим для выживания.

Когда я только поступил в школу, я ездил на велосипеде.

От моего дома до школы было ровно десять миль. Я измерил это расстояние с помощью линейки и карты.

«По-моему, вполне разумное расстояние для ежедневных упражнений. Люди всегда говорят, что местность здесь ровная. Это должно быть проще простого».

Я был в этом уверен.

Но после пары суровых недель езды на велосипеде я понял, что совершил ужасную ошибку.

«Кто, чёрт возьми, сказал, что Танэгашима плоская?!»

Проще говоря, люди считали остров плоским только потому, что он не возвышается на милю над уровнем моря, как Якушима. Хотя, с точки зрения здравого смысла, остров — это форма суши, выступающая из океана. Поэтому на нём, естественно, больше неровностей и крутых склонов, чем на равнинах материка.

Я не возражал против езды в гору, когда осматривал достопримечательности. Однако, когда эти подъёмы стали частью моей повседневной жизни, моё тело и душа стали тяжёлыми, как свинец.

Прямо на участке между Минамитанэ и Накатанэ находилась впадина, глубокая, словно долина. Хотя по обе стороны от неё расстилался фантастический деревенский пейзаж, всякий раз, когда я уходил или возвращался домой, приходилось преодолевать крутой подъём.

Если я хотел успеть ко звонку, казалось, что сердце и лёгкие могут разрушиться от подъёма.

Если я ехал на полной скорости вниз по склону, не нажав тормоза, я точно терял управление и падал или врезался во что-нибудь.

И это было ещё не всё.

Сильные ветра с моря обрушивались на остров в течение всего года. Борьба со встречным ветром выматывала меня до предела.

Даже на национальном шоссе не было ни фонарей, ни чего-либо подобного. Поскольку за городом не было ни одного дома, ранней ночью здесь царила кромешная тьма.

Я не преувеличиваю, когда говорю «кромешная тьма». Становилось так темно, что я не мог определить, где кончается или начинается дорога. Фары на моём велосипеде были практически бесполезны.

Хуже всего было то, что в этой темноте шёл дождь. Вечерние ливни шли как по расписанию, словно какое-то проклятие.

В конце концов я решил завязать. Я всю ночь зубрил, сдал письменный экзамен на права мотоциклиста и попросил родителей купить мне Honda Super Cub, который мне рекомендовали в школе.

Мой «Каб» был маленьким 50-кубовым мотоциклом, скутером. Мне нравятся «Кабы». В них есть отделения для хранения вещей и трансмиссия, которая быстро разгоняет тебя в гору. У моего даже были пластиковые обтекатели на подножках, чтобы отклонять ветер. Он был прочным и практичным.

Это напомнило мне... Канаэ с самого начала рекомендовала мне купить «Каб».

Я был слишком уверен в своей физической силе, чтобы послушаться её.

— Мне не нужен «Каб», — гордо заявил я. — У меня есть велосипед.

Но вскоре моё отношение полностью изменилось.

В первое же утро, когда я поехал в школу на «Кабе», я столкнулся с ней на парковке. Она тоже приехала в школу на «Кабе».

— Я же говорила, — сказала она.

 

Я «заново открыл» для себя Канаэ Сумиду в начале старшей школы, перед летом, когда всё ещё ездил в школу на велосипеде.

Я ехал по прямой дороге от школы Накатанэ на юг к пляжу Накаяма.

По обеим сторонам город обрывался пустыми полями. Я промчался мимо платной рисовой шлифовальной машины, прокатился по невысоким холмам в лесу и увидел, что на улицах стоят развалившиеся моторные лодки. Когда я поехал дальше, окружающий лес разом оборвался, и внезапно показался пляж.

Там была док с бетонными ограждениями. Но я не видел ни одной лодки. Никто им не пользовался, значит, там никого и не было.

Справа от гавани простирался белоснежный пляж, уходящий далеко вдаль. Я зачерпывал крошечные песчинки и смотрел, как они блестят в моих руках.

Океан был бескрайним, цвет его был тёмным, а уменьшающиеся вдали волны превращались в пенистые белые волны, которые временами создавали небольшие трубки, накатывающие на берег.

Я никогда не уставал любоваться этим видом.

Но я пришёл не для того, чтобы смотреть на море. Я поднял с угла парковки тяжёлый белый камень, положил его на песок и сел сверху, чтобы выкурить сигарету. Никто так и не подошёл.

Тогда ещё не было странных карточек «Таспо», которые служили удостоверением личности в автоматах по продаже сигарет. Это была блаженная эпоха, когда можно было покупать в автоматах столько табака, сколько душе угодно. Интересно, как сейчас обстоят дела у детей, которые хотят курить в старших классах?

Я безучастно смотрел на океан и возился с морскими водорослями у своих ног. Вдалеке виднелся бодибордист, гребущий в открытое море.

«Какая редкость, — подумал я. — На этом пляже купаться запрещено».

Хотя вокруг никого не было и это было удобное место для тренировок, я подумал, что с бодибордистом всё будет в порядке.

Желтоватый гидрокостюм было легко заметить в воде. Бодибордист выглядел совсем маленьким и, скорее всего, был девушкой. Она от всей души боролась с волнами, цеплялась за доску, когда её выбрасывало на берег, и повторяла цикл. Она казалась слишком неопытной в этом виде спорта, чтобы назвать её навыки хорошими или плохими.

И всё же по какой-то причине меня это тронуло.

Она казалась отчаянной, как будто её целью было грести и бороться с волнами, а не плыть по ним.

Когда я наблюдал за ней, во мне росло странное чувство срочности.

Мне казалось, что я бездельничаю, когда должен бороться, как она.

Я положил сигареты и портативную пепельницу в карман и, сидя на холодном камне, продолжил наблюдать за миниатюрной бодибордисткой. И тут меня осенило: «А это часом не Канаэ?»

Я смотрел на девушку несколько минут. Это точно была Канаэ Сумида.

Она тоже перешла из средней школы Минамитанэ в старшую школу Накатанэ. Мы были одногодками, но учились в разных классах. Рядом с Минамитанэ было всего две старших школы, так что не было ничего странного в том, что мы оказались в одной и той же.

«А я и не знал, что Канаэ занимается сёрфингом».

Хотя для меня это было новостью, я не удивился.

Она была спортивной девушкой с типичным «островитянским» духом, и казалось вполне уместным, что она занимается водными видами спорта.

Некоторое время я рассеянно наблюдал, как она пытается встать на доску и почти сразу же падает. Похоже, она решила завязать с этим делом и начала возвращаться к пляжу. Когда стало достаточно мелко, чтобы можно было идти, она начала рассекать воду, поднимая голени над песчаным дном, а её бодиборд следовал за ней на ремешке, прикреплённом к ноге.

В этот момент она наконец заметила меня и вздрогнула.

— Привет, — сказал я, решив, что будет естественнее заговорить, чем молчать. Я не знал, почему она выглядела так, будто увидела привидение. Она выглядела смущённой, как будто я застал её за чем-то постыдным.

— Тоно... — произнесла она, остановившись на месте. Она направилась ко мне, но потом снова остановилась в нескольких футах от меня. У неё всё ещё было сбито дыхание.

— Что? Зачем ты сюда пришёл? — спросила она между тяжёлыми вдохами.

— Я просто случайно наткнулся на это место... — Это была единственная причина. — Не знал, что ты занимаешься сёрфингом.

— Ну... — Канаэ переплела пальцы перед собой. Кажется, ей было не по себе. Похоже, я появился в неподходящий момент.

С видимой решимостью она бодро подошла ко мне, встала рядом и, наконец, села на песок.

— Я пока не могу назвать себя сёрфером. Я только начала, — сказала она. Казалось, она смотрит вниз.

Возможно, она села рядом со мной, чтобы я не смотрел на её обтягивающий гидрокостюм. Я вежливо перевёл взгляд на белые края волн, накатывающих на берег. Но образ неожиданно стройных ног Канаэ ещё долго не покидал меня.

— Разве вода не ледяная? Впечатляет, что ты приходишь сюда тренироваться сразу после школы.

— Спасибо...

— Ты тренируешься каждый день?

— Не каждый. И ничего у меня не получается.

Я искренне считал, что её старания достойны восхищения, но не стал спорить. Казалось, она была расстроена собой. Я сопереживал этому чувству, и она могла не оценить неуклюжие попытки подбодрить её.

— Ты часто бываешь на этом пляже, Тоно?

— Не очень. Я был здесь всего два или три раза.

— Ну не скажи. Похоже, ты такой же странной, как я и думала...

— Я? Почему?

— Обычно люди не приходят сюда одни, чтобы посмотреть на море.

— Думаю, я понял.

— Да, это немного странно.

Возможно, она была права. Обычно люди не склонны случайно приходить на пляж и уединяться.

Тем не менее, услышав, как местная девушка назвала меня «странным», я немного смутился. Я был довольно отстранённым и не обращал внимания на то, как меня воспринимают люди, но в то же время чувствовал себя отчуждённым. Это было не очень приятно.

— Бодибординг — это прекрасно, — сказал я. Я не пытался ей польстить, а просто был честен.

Она повернулась в мою сторону.

— Да? Ты так думаешь?

— Определённо. Что-то в этом действительно будоражит. Должно быть, приятно кататься на волнах, но ещё лучше грести к сверкающему морю.

— О, я чувствую то же самое. Выход в океан — это самое лучшее.

— На что это похоже?

— М-м-м, это что-то вроде «У меня получится!» или «Сегодня тот самый день!» или что-то в этом роде... Я не могу описать это так хорошо, но это как «Вот оно!» и «Почти получилось...».

— Напряжение от желания запечатлеть этот момент.

— Точно, что-то в этом роде. — Глаза Канаэ расширились от удивления. — Как тебе удаётся всегда так быстро и хорошо подбирать слова?

— Не знаю.

— Мне бы хотелось, чтобы ты всегда так много говорил.

— Я всё время говорю.

— Ну не знаю... У меня такой образ тебя, Тоно. Даже в кругу друзей мне кажется, что ты останавливаешься на полуслове, когда тебе есть что сказать.

— Наверное... Если ты не против, я бы хотел ещё посмотреть, как ты занимаешься сёрфингом, — сменил я тему.

— Ни за что! — Отмахнулась Канаэ. Она практически отшатнулась.

— Почему?

— Потому что у меня плохо получается.

— Но это не так.

— Я отличаюсь от тебя, Тоно.

— В каком смысле?

— Во многих. Это запутанный клубок. Трудно объяснить.

— Ну раз ты так говоришь...

Мы не были разными. Просто, когда границы пересекались, я не мог с этим смириться. Не мог признать это.

 

Когда Канаэ собралась уходить с пляжа, я предложил её зайти со мной в магазин.

— Что... Ты уверен? — Спросила она, ничего не понимая. Раз уж я пригласил её, значит, был уверен.

Канаэ попросила меня подождать, пока она «быстро переоденется», а затем исчезла в густых зарослях прибрежного леса.

Я стоял в недоумении, когда мне в голову пришла одна мысль: «Как Канаэ сюда добралась? Пешком было бы довольно трудно. Может, на машине?»

Вскоре из густых зарослей показался «Каб». Она переоделась в школьную форму и перекинула через плечо банное полотенце.

Я был скорее поражён, чем удивлён, что она смогла переодеться на открытом воздухе.

Вот она, островитянка. Токийским девушкам такое бы и в голову не пришло.

Природное бесстрашие Канаэ ошеломило меня.

 

Так, я на велосипеде, а она на своём «Кабе», мы отправились в ближайший «Ай-Шоп». Это сеть круглосуточных магазинов Кагошимы, и это было единственное заведение, напоминающее современный магазин, на всём пути от пляжа Накаяма до Минамитанэ. Впрочем, мне нравятся и магазины у дома. Дёшево, непринуждённо и расслабляюще.

Поскольку я крутил педали на полной скорости, а Канаэ ехала медленно, наши темпы почти совпадали. К тому времени, как мы приехали, я уже совсем запыхался.

Мы купили напитки и завели светскую беседу на выцветшей скамейке у магазина. Мы говорили о наших новых занятиях, об учителях и тому подобном.

Канаэ настояла на том, чтобы я купил мотоцикл. На тот момент я всё ещё был доволен велосипедом и делал вид, что мне не нужен «Каб», но в глубине души... я начал сомневаться.

Но больше всего меня беспокоило замечание Канаэ, сделанное ею ещё на пляже.

Что я замолкал, когда, казалось, мне было что сказать.

Мне показалось, что она задела меня за живое.

Может быть, я был странно застенчив. Может быть, моё отношение действительно произвело такое впечатление.

Я был потрясён. Канаэ, девушка, которая ничем не выделялась в школе и не очень хорошо меня знала, попала в точку.

Если она и стала занимать особое место в моём сердце, то, возможно, именно поэтому.

 

С того дня мы с Канаэ стали ближе.

Мы махали друг другу и обменивались взглядами каждый раз, когда сталкивались в коридоре. Когда наших друзей не было рядом, мы стояли и болтали.

В редких случаях, когда мы заканчивали школу в одно и то же время, мы вместе ехали домой на наших «Кабах». И... Этим наша дружба и ограничивалась.

Канаэ всегда выглядела немного нервной, когда разговаривала со мной.

Когда она весело болтала с одноклассниками, то казалась мне более очаровательной, но рядом со мной она была немного напряжена. Но я знал, что она не ненавидит меня. Она определённо не ненавидела меня.

Я пытаюсь сказать — и это может показаться претенциозным — что она, возможно, была влюблена в меня.

Радость на её лице, когда она видела меня, говорила именно об этом.

Я старался никак не реагировать. Другими словами, делал вид, что ничего не замечал, и полностью отложил решение этого вопроса.

Но она мне искренне нравилась как человек. Мне нравилась её аура. От неё всегда веяло спокойствием.

Давненько я себя так не чувствовал.

В любом случае, было приятно иметь друга противоположного пола, с которым можно поговорить. Я чувствовал, что расслабляюсь каждый раз, когда мы виделись.

И, наоборот, находясь рядом с ней, я чувствовал себя несколько напряжённо.

Просто её присутствие рядом, пусть и редко, помогало мне чувствовать себя немного комфортнее.

 

Работа отца шла полным ходом, и казалось, что переводы закончились. Похоже, он собирался работать на Танэгашиме до самой пенсии.

Хотелось мне того или нет, но мои «корни» начали погружаться в землю.

Я чувствовал это.

Я начинал «пускать корни».

Если переезжать слишком долго, то привыкаешь думать, что все места временные. Ты никогда и нигде не сможешь почувствовать себя как дома.

Даже на острове я придерживался этой позиции. Как и всегда. Как и всегда, когда переезжал.

Но моё базовое мировоззрение начало разрушаться.

— Хочу куда-нибудь переехать, — говорил я, когда оставался один, к собственному изумлению.

«Неужели это исходит от меня, ребёнка, выросшего кочевником? Действительно ли я этого хочу?»

Смена места жительства — или переезд — всегда была чем-то, что мне навязывали, а не тем, чего я хотел. Разве я не принимал это с торжественной покорностью, зная, что единственный выход — разрушить всё, что я построил, и начать всё с нуля?

Почему я хотел уехать?

Возможно, я чувствовал разочарование.

В себе за то, что постепенно принял остров как свой дом.

Я размышлял над этим довольно долго. Думал о своих смутных желаниях.

Вероятно, под «хочу куда-нибудь переехать», я подразумевал «я хочу домой».

Но где находился дом? У меня не было родного города. Я никогда не испытывал особой привязанности к какому-либо месту, потому что никогда не «пускал корни».

Куда я хотел вернуться?

Оставил ли я что-нибудь позади?

Впервые за долгое время я подумал об Акари. Но тот район, в котором она когда-то жила, я не мог назвать домом.

 

А потом мне приснился сон.

 

9

 

Небеса были непоследовательны. Тусклый, чарующий свет мерцал в тёмном небе явно не от мира сего. В чёрно-синем зените плыла туманность — блекло-бордовый и тускло-голубой узор, похожий на растворяющуюся краску.

Навстречу узору ветер гнал густые белые облака, в которых чувствовалась глубина. За ними звёзды, рассыпанные по небу, играли в прятки. Некоторые из них были огромными и вырезали на небесном полотне размытый световой крест. Тонкие инверсионные следы поднимались спиралью.

Чуть ниже небосвода две птицы пересеклись друг с другом и улетели далеко вдаль.

Начиная с зенита, мои глаза проследили нисходящий поток туманности на фоне индиго.

По мере приближения к горизонту цвет туманности менялся от индиго к тёмно-синему, от синего к тускло-зелёному коралловой лагуны.

Свет просачивался снизу, из-за горизонта.

Очень медленно, но верно.

Тусклая зелень постепенно размывала глубокую ночь. Превращение казалось очень мягким — мягкий свет, просачивающийся в мягкую тьму.

Казалось, я могу сжать проплывающие облака, если попытаюсь докоснуться.

Я слышал ветер.

Подлесок, покрывавший весь холм, колыхался на волнах.

Точно, я был на холме.

Отсюда открывался вид на самое широкое небо и самый далёкий горизонт.

Возможно, это был центр Вселенной. Здесь не было ничего рукотворного.

И в то же время всё было идеально.

Две фигуры приблизились, ступая по мягкой траве.

Они взобрались на холм.

Одной из них был я.

Другой была девушка.

Шорох шагов в траве.

Мы поднялись на определённую высоту, затем остановились.

Она села на траву.

Распустился белый цветок.

То, что было похоже на стрекозу, затрепетало крыльями и улетело.

Нас с девушкой окутал прозрачный зелёный свет.

Мы смотрели на небо с холма.

Далёкое светло-зелёное небо.

Ветер бесконечно гулял по траве, деревьям, цветам и волосам девушки.

Мы смотрели.

Гигантская сфера поднялась над горизонтом и показала всю свою тёмно-синюю форму.

Это была огромная планета, во много раз превышающая земную луну. Я даже почувствовал, как она притягивает меня к себе. На самом деле это не могла быть луна.

Это была двойная планета, понял я. Мы с девушкой стояли на планете, которая кружила вокруг другой, словно держась за руки. Мы смотрели, как в нежном свете рассвета раскрывается суждённый партнёр.

Затем появилось солнце.

Белое светило, родившееся прямо под голубой планетой. Мельчайший проблеск, выглянувший из-за горизонта, изменил атмосферу. Интенсивная, разрушительная сила обрушилась на некогда нежный мир.

Она захлестнула голубую планету и загнала звёзды обратно в небеса.

Ночные оттенки исчезли с неба.

Во все стороны хлынул свет.

Солнце бесшумно поднималось вверх.

Когда оно поднялось выше, его лучи упали на землю, и наши тени метнулись за спину.

Растительность купалась в лучах, и её цвета становились всё насыщеннее.

Солнечный свет пробивался сквозь тонкие, низко висящие облака, отбрасывая их тени на небо.

Безупречное солнце было окружено безупречным ореолом.

Я отвёл глаза от его всепоглощающих бликов.

Посмотрел вниз на девушку.

Ветер развевал её волосы. Моя кожа снова стала чувствительной.

Она наблюдала за дуэтом планеты и солнца.

Палящие лучи били мне в лицо, и я встал, но девушка сидела, защищённая тенью.

Я не мог разглядеть её лица.

В одно мгновение белое солнце вспыхнуло красноватым пламенем, превратившись в оранжевый пожар. Пейзаж исказился и затрепетал под пламенем.

В искажение влетела стая птиц.

Я уже не мог понять, рассвет это или закат.

 

Я проснулся в своей комнате. Сквозь тонкие занавески пробивалось утреннее солнце.

Я умылся, переоделся в школьную форму, пропустил завтрак и поехал на своём «Кабе» в школу. Там ещё никого не было. Я отправился на площадку для стрельбы из лука и открыл ставни в зал для стрельбы по мишеням. Взял свой карбоновый лук Хиго Созан и дюралюминиевые стрелы. Когда я вошёл в зал с левой стороны и приготовил лук, утренний солнечный свет залил мои ноги. Красный оттенок, распространившийся по Танэгашиме, был гораздо слабее того света, который я видел во сне.

В то утро, когда мне приснился сон, у меня не было тренировки по кюдо, но я всё равно пришёл.

Вероятно, я пытался не спутать его образы со звуками, запахами и ощущениями моей повседневной жизни.

Я даже не знаю, когда мне впервые приснился этот сон. Но однажды я заметил, что он повторяется.

Сон, в котором я был с незнакомой девушкой, на планете, которая не была Землёй. Я видел пейзаж настолько чётко, что мог нарисовать его, но моё впечатление о девушке было тревожно расплывчатым. Я не мог определить, кто она. Казалось, что там было только её присутствие.

Думаю, что пейзаж в моём сне был примерно таким же, как на Танэгашиме. Такие широкие холмы можно было встретить почти везде на острове.

Но я никогда не видел своими глазами ни двойных планет, ни искажающихся солнц.

Что же заставило меня увидеть этот сон?

В этом пейзаже я чувствовал себя полноценным.

В нём было всё, что я искал. Всё, чего я желал, но не мог выразить, было насильно впечатано в этот мир.

Если бы я мог отправиться туда...

Я бы отбросил всё остальное.

Мне не нужны были бы ни родители, ни друзья, ни дом, куда можно вернуться, ни будущее — ничего.

Я любил это место.

Любил то, что заполняло это место до краёв.

Каждый раз, когда я открывал глаза и возвращался в реальность, меня мучило чувство неполноты.

Я пил воду большими глотками прямо из-под крана, пока мне не становилось больно.

Тогда я понимал, что горло чешется не потому, что я хочу пить.

А потому, что во мне не хватало чего-то важного.

Сон был тем самым недостающим кусочком, который точно встал на своё место. Он пытался мне что-то сказать. Какая-то неизвестная часть меня излучала угрозу. Мне лучше поискать её, предупреждало это «я»; я буду просыпаться только пустым утром, пока не найду её и не сделаю своей.

 

Настреляв стрел до тех пор, пока мои руки не затряслись, чтобы держать лук, я начал набирать сообщение на своём мобильном телефоне. У меня появилась привычка записывать свои сны, чтобы не забыть их.

Туманность, застилающая небо, неестественно красивый светло-зелёный цвет низкого неба и тепло девушки рядом со мной — не более чем впечатления.

Я записал всё до мельчайших деталей, от начала и до конца. Затем, не желая того, но вполне естественно, я закончил вопросом: «Кто ты?».

Тогда я понял, что записываю сон, чтобы потом поделиться им с кем-то.

Я хотел кому-то что-то рассказать.

Это сильное желание дремало внутри меня.

Рассказать кому-то что-то.

Только чтобы кто-то понял.

Всё было так туманно.

С кем я хотел поговорить? И что я хотел сказать? Я не мог найти ответы. Как сон, который я забыл после пробуждения, они лежали за пределами моего сознания.

Закончив сочинять, я повозился с телефоном, а потом, как всегда, удалил сообщение.

 

При мысли об Акари Шинохаре я почувствовал ностальгию, но на этом всё и закончилось. У меня была ежедневная рутина, различные дела, которыми нужно было заниматься. У меня не было другого выбора, кроме как думать о ней как о своём прошлом, что на самом деле было не так уж и сложно.

Я боролся за то, чтобы прожить каждый день. У меня не было времени размышлять о прошлом.

Но иногда я чувствовал присутствие, видел краем глаза какую-то фигуру и замирал на месте.

Казалось, что чья-то тень или дух наблюдает за мной издалека.

Я прищуривал глаза, но никого не было. Канаэ бросала на меня недоумённый взгляд каждый раз, когда я резко поворачивал голову и вглядывался в пустоту.

«Тень» — не то слово; она была не более чем дуновением воздуха.

Я знал только, что это дуновение было добрым ко мне.

В целом меня считали приличным, общительным парнем, который не привлекал внимание.

Тонкая, невидимая стена всегда отделяла меня от окружения, но я выстраивал через неё вполне дружеские отношения.

В этот зазор, в ту узкую грань погрешности, которую, казалось, могла заметить только Канаэ, метнулась тень. Я не знал, чья она. Я даже не был уверен, что она пытается мне сказать.

«Кто ты?» — изредка спрашивал я тень, притаившуюся в щели на краю моего мира, когда рядом никого не было.

Довольно мрачно с моей стороны, если честно.

 

8

 

Несмотря на несколько незначительных сложностей, приобретение «Каба» было определённо правильным решением.

С ним я мог отправиться в любую точку острова. Огромным плюсом было то, что я мог в любое время добраться до Нишиноомотэ, расположенного на северной оконечности. Будучи самый развитым городом на Танэгашиме, он был единственным местом, где я мог купить что-то, кроме предметов первой необходимости. Даже если я хотел уехать в Кагошиму, нужно было пройти через его порт.

Теперь, когда у меня был мотоцикл, мне открылось гораздо больше возможностей.

В результате моё мышление незаметно изменилось.

Больший охват означал больше возможностей. Как будто моя рука стала длиннее.

Я почувствовал себя больше. Я получил большую свободу, что мне и нравилось.

Однажды я провёл целое воскресенье, объезжая остров. Несколько лет назад я уже делал это на велосипеде, но в этот раз всё было совершенно иначе.

На велосипеде я отчаянно следовал маршруту, предложенному в путеводителе. Но с моим «Кабом» я мог ехать по любой дороге. Я легко ехал туда, куда хотел.

Это сделало жизнь захватывающей.

«Может быть, в следующий раз я куплю машину».

Это была естественная мысль.

Следующий шаг. Как далеко простираются мои владения? От одной этой мысли у меня чаще забилось сердце.

Но потом я вспоминал: я не могу покинуть остров ни на мотоцикле, ни на машине...

И мои мечты всегда заканчивались на этом.

 

Когда мне становилось не по себе, я ехал на своём «Кабе» по приморской обрывистой дороге от руин Хирота до Космического центра. Ветер всегда приятно обдувал тело. Запах океана всегда освежал.

Из-за крутых подъёмов, спусков и поворотов по этой дороге редко ездили машины. В Канто уличные гонщики наверняка сделали бы эту трассу своим домом.

Хотя мне хотелось, чтобы мой «Каб» был более мощным на подъёмах. Когда я смотрел на море слева и прижимался телом к гребню дороги, мне казалось, что я оставлял позади все свои проблемы.

Если я уставал, то прислонялся к хлипкому ограждению вдоль скал и курил.

Если я в течение часа смотрел в пространство, дыша так медленно, как только мог, моё сердце начинало переключаться на другой канал.

На острове было несколько мест, где я мог побыть один.

Однажды, направляясь в такое место, я столкнулся с Канаэ.

Когда это было? Она уже перешла от бодибординга к сёрфингу, так что, должно быть, это было после лета моего второго года обучения в старшей школе. Она пошла на серьёзные меры, сказав, что хочет кататься на волнах.

Поскольку плотность населения на острове была очень низкой, там, где я гулял, почти не было людей. Я редко встречал своих одноклассников вне школы.

Проезжая по узкой дороге к югу от центра Минамитанэ, я наткнулся на знакомый «Каб», припаркованный на обочине. Он принадлежал Канаэ.

Каждый «Каб» немного отличался от другого, поэтому было удивительно легко определить, чей он.

Её нигде не было видно, и я решил осмотреться.

Я ехал бесцельно и не заметил, что нахожусь рядом с начальной школой. Но детей я не видел и не слышал. Двухэтажное здание было сделано из армированной стали, но находилось в ужасном состоянии.

«Неужели её закрыли?»

Я прошёл через стальные ворота и проник на территорию.

Я сразу же нашёл Канаэ. Она сидела, вытянув ноги, на скамейке в углу и смотрела в пространство.

— Такаки... — рассеянно пробормотала она. Редко можно было увидеть от неё такую сдержанную реакцию.

— Странное место ты выбрала, — заметил я, подходя к ней.

— Да. Я прихожу сюда время от времени. Например, когда чувствую себя уставшей.

«Похоже на то, что сделал бы я», — подумал я.

Я принял её слова за чистую монету и решил, что она, должно быть, измотана. Мне было искренне жаль её. Такая жизнерадостная девушка, как она, выглядела измождённой, и это было так неправильно.

— Это, — резко объявила она, — была моя начальная школа.

— Вот как.

— Но теперь её полностью закрыли.

— Похоже на то.

На этот раз я хорошо рассмотрел здание. Тёмно-красная краска на мрачных бетонных стенах почти полностью выцвела и облупилась.

— Обычно в школах не бывает таких голых бетонных стен, правда?

— Не могу сказать.

— Это из-за тайфунов. Слишком опасно класть раствор или плитку. Мы просто рисуем прямо на бетоне. Видя свою школу такой мрачной и заброшенной... я чувствую себя очень одиноко.

Начальные школы закрывали и объединяли в связи с сокращением населения района, но это не коснулось младшеклассников, таких как я.

Однако искренние воспоминания угрюмой Канаэ убедили меня в том, что это серьёзная проблема.

— Тебе одиноко? — чересчур прямо спросил я.

— Да, — без обиняков призналась Канаэ. — Я ведь посещала её шесть лет, с тех пор как мне исполнилось семь. У меня много воспоминаний об этой школе. Грустно терять место, где их так много.

— Понимаю, — кивнул я, но слова, вылетевшие изо рта, удивили меня. — Я немного завидую.

— Почему?

— Потому что я не знаю, каково это. Я всю жизнь менял школы. Не думаю, что есть хоть одно место, к которому я испытываю сентиментальные чувства.

— Ты не хочешь вернуться в Токио?

— В Токио? А что?

— Кажется будто ты хочешь вернуться туда. Во всяком случае, так говорят.

— Но у меня нет никакой особой привязанности к тому месту.

— Но разве ты не планируешь поступить в колледж в Токио?

— Да, но не по какой-то конкретной причине. Токио — это практически главный центр Японии. Если сомневаешься, оставайся в центре.

— Ого, ты такой... решительный...

— Наверное, если ты так думаешь.

Канаэ с минуту сжимала и разжимала пальцы. Полагаю, ей нужно было, чтобы что-то двигалось, пока она размышляет, чтобы напомнить себе о течение времени.

— Слушай, а как мне стать такой же решительной, как ты?

— Что ты имеешь в виду?

— Я ничего не могу решить.

— Ты многое решаешь. Например, решила заняться сёрфингом и всё такое.

— Вообще-то, моя старшая сестра занималась сёрфингом, так что это просто ещё одна передача по наследству. Что я хочу делать? Куда мне пойти? Я понятия не имею...

— Хочешь сказать, что не можешь решить, куда пойти в колледж?

— Ну, и это тоже, но...

— Ты имеешь в виду более общий смысл?

— Да, думаю так. Потому и паникую.

— Паникуешь?

— Это пугает...

— Что именно?

— Невозможность принимать решения, потому что я не знаю, чего хочу. А ещё смотреть, как другие люди принимают решения.

— А-а...

Я наконец-то понял, о чём она.

Также я мог понять её и посочувствовать.

Не знать, что хочешь делать или кем стать. Не в состоянии решить. Отсутствие основы для этого.

Что для вас наиболее ценно? От чего вы не можете отказаться? Ради чего вы готовы рискнуть всем?

Она застряла, потому что не могла ответить на эти вопросы.

Она не понимала, почему не может определиться, когда её одноклассники делают это так легко.

Возможно, это звучит немного банально, но у Канаэ не было мечты.

Отсюда и её паника.

Я прекрасно понимал, насколько это страшно.

Возможно, я принимал поспешные решения, чтобы не столкнуться с этим страхом.

Её одноклассники, вероятно, были такими же.

Я кое-что понял.

«Если подумать, это нормально, когда люди не знают, чего хотят».

Возможно, я просто не хотел признавать это в себе.

Под влиянием настроения, средств массовой информации и так далее.

Наше окружение — общество, другими словами, — говорит, что нужно держаться за свои мечты. Телевидение, журналы и мода безобидно твердят о чудесах воплощения мечты в жизнь.

Все убеждены, что иметь цель — бесценно.

Канаэ страдала от этого убеждения.

— То же самое и с сёрфингом, — сказала она. — Я занялась им только потому, что он был ближе. Мне было всё равно, что делать, я просто думала, что смогу измениться, если попробую что-то новое. Поэтому я попросила старшую сестру научить меня.

— Понятно.

— Но, наверное, это бесполезно. Я ещё даже не умею стоять на доске. Что бы это ни было, для этого нужно, чтобы жизнь сложилась удачно. Знаешь, мне ведь не обязательно заниматься сёрфингом или чем-то ещё. Может, мне стоит просто бросить...

— Нет, не стоит, — перебил я.

— Что? — Канаэ сидела прямо и смотрела на меня так, словно только что проснулась.

— Ты можешь не знать, куда идёшь, но это не значит, что ты не движешься вообще. Если ты не чувствуешь, что движешься вперёд, это не значит, что ты не движешься.

— Что ты имеешь в виду? — Теперь она выглядела озадаченной.

— Если ты будешь упорствовать, то в конце концов куда-то придёшь. Неважно, куда. Думаю, что возможность сказать, что ты сделала всё возможное, чтобы добраться туда, — уже достаточное достижение. Даже если ты не окажешься там, где рассчитывала, движение вперёд уже само по себе является победой. Кстати, храм Хоман и озеро совсем рядом, не так ли? Ну, знаешь, святилище красного риса.

— А? Да. И что?

Хоман — туристическое место на Танэгашиме — был святилищем богини урожая риса. Рядом с ним находилось пресноводное озеро.

— Если нырнуть достаточно глубоко, можно доплыть до грота на пляже Мадатэ.

— Что? Не может быть! Озеро и грот связаны?

— Нет, это просто легенда. На самом деле их соединяет только наше воображение.

— Ух ты, ты меня удивил. Откуда ты узнал об этой легенде?

— Я пытаюсь сказать, что иногда вещи могут соединяться неожиданным образом. Когда ты оглядываешься назад, то удивляешься тому, как далеко ты зашла, и, возможно, то, где ты оказалась, в конце концов, является правильным ответом. Так что продолжай двигаться вперёд и не останавливайся. Иначе никуда не попадёшь.

— Никогда раньше не видела, чтобы ты так много говорил, — сказала Канаэ не по теме, на мгновение ошеломлённо посмотрев на меня.

— Я не такой уж и молчун, вообще-то. Я говорю, когда есть о чём поговорить.

Она не выразила ни согласия, ни несогласия с моим мнением. Думаю, если бы развеселить её было так просто, её проблемы не были бы серьёзными.

— Я никогда раньше не слышала об этой легенде. Почему я узнала об этом только от тебя, хотя прожила здесь всю жизнь?

«Потому что это твой родной город. Местные жители не могут посмотреть на свой двор с точки зрения туриста».

Конечно, я не стал озвучивать эту мысль.

Я начинал глубоко сочувствовать страхам и тревогам Канаэ.

«Большинство легкомысленно относятся к своим целям, надеждам и мечтам. Многие спрашивают: „Кем ты хочешь стать?“ Я не хочу отвечать этим глупцам. Я не хочу облекать свои мечты в слова. Странно, что люди не понимают, что теряют, когда облекают идею в слова. Почему они пытаются заставить меня дать определение тому, что существует лишь в расплывчатых выражениях? Почему они хотят уничтожить нечто столь бесформенное, столь важное, давая ему определение? Они понятия не имеют, что такое истинная красота. Вещи, имеющие истинную ценность, не имеют определённой формы».

Эти враждебные мысли пронеслись в моей голове.

Моя собственная речь, обращённая к Канаэ, заставила меня встревожиться.

Не сказал ли я случайно что-то смертельно опасного для себя?

Смогу ли я в конце концов чего-то добиться, если буду упорствовать?

От чего я не могу отказаться?

Я надеялся, что плавание по тёмному водному туннелю действительно приведёт меня куда-то ещё.

Смогу ли я смириться с тем, что не окажусь там, где хотел?

Верил ли я в это?

Что я хотел выбрать?

Ничего.

Я всегда знал, что нет ничего, что стоило бы выбирать.

 

— Я очень восхищаюсь своей старшей сестрой... — сказала Канаэ. — Если я не буду осторожна, то могу стать такой же, как она, даже не заметив этого.

— Это плохо?

— Да. Думаю, да. Не знаю, просто меня это беспокоит. Мне не нравится, когда люди сравнивают нас.

— Я единственный ребёнок, поэтому не знаю, каково это.

— Я очень люблю свою старшую сестру, просто не могу выдержать давления. После окончания школы она сразу же поступила в университет Фукуоки, получила лицензию учителя и сразу же стала преподавателем, а потом вернулась домой. Вот до чего я должна дорасти. Мне даже приходится видеться с ней в школе.

«Михо Сумида, значит».

Госпожа Сумида, новая учительница, которая пришла в школу в тот же год, что и мы.

— Ну, пока что мы держим это в секрете. Держу пари, ты никогда бы не догадался, что мы сёстры.

Вопреки предположению Канаэ, я уже знал. Я уже несколько раз беседовал с госпожой Сумидой наедине.

7

 

Это было вечером, вскоре после того, как я начал свой первый год в старшей школе. Я ехал на своём «Кабе» домой, когда он неожиданно заглох посреди пустынной просёлочной дороги.

Я несколько раз ударил по стартеру, но двигатель не подавал признаков жизни. Он даже не завёлся.

Я был ещё довольно далеко от дома. Пока темнота сгущалась вокруг, я пытался придумать, что делать дальше, когда на обочине остановилась проезжавшая мимо машина — старый хэтчбек. С водительской стороны вышла молодая женщина.

— Что случилось? — спросила она.

— Мой «Каб» не работает.

— Хм-м, вижу, он новый, — сказала она, осматривая мой «Каб». — Ты уверен, что в нём не закончился бензин?

Она говорила без обиняков и прямолинейно.

— Все переоценивают пробег «Каба». Большинство новичков не знают, когда нужно заправляться. Я вижу это постоянно. Я отвезу тебя на заправку и обратно, чтобы ты мог купить немного бензина.

— Большое спасибо. Вы уверены, что это не слишком хлопотно... — И тут я понял, с кем разговариваю. — Госпожа Сумида?

— А-а-а, я так и думала, что ты один из наших учеников. Хорошо, что проезжала мимо. У тебя есть наличные?

— Да, немного.

Едва убедившись, что я закрыл дверь, госпожа Сумида нажала на педаль газа. Лучи фар прогнали темноту, и мы поехали по фермерской дороге. В машине играла песня LINDBERG «I BELIEVE IN LOVE».

— Эта песня навевает воспоминания, — сказал я.

— А? Да, она была очень популярна, когда я была молода. А что касается тебя? — недоверчиво спросила госпожа Сумида.

— У меня она вызывает чувство ностальгии.

— У меня тоже, но разве не все старшеклассники говорят, что вещи вызывают ностальгию, не зная на самом деле что это?

— Возможно, это так. Я жил в квартире, где эта песня иногда играла по радио USEN. В то время эта песня как нельзя лучше подходила к виду с балкона.

— Где ты жил до этого?

— В Токио... и в разных других местах.

— О боже, я уже даже диалекты не различаю, — сказала госпожа Сумида, почёсывая руль. — Ещё недавно я могла отличить приезжего от местного с первого раза. Диалект каждого становится всё мягче.

Мы подъехали к заправочной станции. Взяв канистру и наполнив её, госпожа Сумида отвезла меня обратно к месту, где она меня нашла.

— По дороге больше не будет ничего интересно, так что, думаю, просто поторопись и поезжай домой, — сказала она через открытое окно машины. Затем, не сделав ни единого жеста, повернулась лицом вперёд и быстро уехала.

Госпожа Сумида не любила терять время. На самом деле она даже не проверила, действительно ли мой бак пуст.

Я открыл бак, заправил его и попробовал завести двигатель.

Он завёлся с первого раза.

 

Через несколько месяцев, в воскресенье, я снова встретил госпожу Сумиду. Я обедал в закусочной, прежде чем отправиться в Нишиноомотэ за покупками, когда кто-то ворвался в заведение с деревянным полом, назвал моё имя и сел напротив меня. Это была она.

— Вы сегодня патрулируете остров? — Мне ужасно не хотелось иметь дело с ней, но я говорил как можно вежливее.

— Нет, чёрт возьми. Мне не так много платят, чтобы я в свой выходной искала озорных детей, — проворчала она, прежде чем заказать кофе. — Ну... Я просто проходила мимо и случайно заметила тебя, поэтому решила, что это прекрасная возможность хорошенько рассмотреть твоё лицо.

— Моё... лицо?

— Да.

— Почему?

— А ты как думаешь?

Подумав секунд пять, я нашёл ответ.

— Вы с Канаэ родственники?

— Вот это скорость. А ты догадливый.

— Постойте, так вы двое действительно родственники? — Я был шокирован.

— Мы не просто родственники, мы сёстры. В этих краях много Сумид, я думала, будет сложнее угадать.

Она была права. До этого момента я никогда не связывал Канаэ с госпожой Сумидой. Здравый смысл также исключал эту идею: учитель не стал бы работать в школе, которую посещает член его семьи.

— Это довольно редкое явление для государственной школы, — заметил я.

— У меня нет выбора. На острове не так много старших школ. На материке меня бы перевели в одно мгновение. Пока мы просто скрываем, что мы сёстры, но не станем отрицать, если кто-то укажет на это.

Я был очень осторожен, проверяя её слова.

— Надеюсь, не возникло никаких недоразумений по поводу...

— Никаких. Не волнуйся, — сказала госпожа Сумида с язвительной улыбкой. — Однажды, когда Канаэ поздно вернулась домой, я заметила, что один мальчик позаботился о её безопасности. Когда я тайком подсмотрела его лицо, оно показалось мне очень знакомым.

Она открыто призналась, что воспользовалась своими привилегиями учителя, чтобы проверить список и узнать моё имя.

— Потом я вспомнила, что во время моих визитов домой, когда я училась в колледже, Канаэ рассказывала об одном парне, который переехал сюда из Токио. Её так легко понять, что это почти впечатляет.

Похоже, между нами всё-таки возникло недопонимание. В глубине души я чувствовал себя неловко, но промолчал.

Должно быть, моё имя всплыло в других семьях, когда я только перевёлся сюда. В этих краях люди жили в пугающе тесном мире. По позвоночнику пробежал свежий холодок.

— Вы были уверены, что я тот самый мальчик, когда увидели моё лицо?

— То, что я подумала, не имеет значения. Думаю, это удовлетворило моё любопытство.

— Тогда вы не будете возражать, если я спрошу вас кое о чём?

— Ничуть, в чём дело?

— Как стать учителем?

— Тебе нужно поступить в колледж и получить диплом учителя. Если ты уже выбрал преподавание своим призванием, ты поступаешь на образовательную программу в своём университете. В последнее время трудно найти работу учителя без степени магистра. Это также во многом зависит от того, какой колледж ты закончил. Для получения более подробной информации тебе следует обратиться к своему консультанту. Итак, ты хочешь стать учителем?

— Это вряд ли.

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Просто для справки, наверное.

Госпожа Сумида слегка откинула голову назад, возможно, чтобы хорошенько рассмотреть меня.

— Разве ты не хочешь спросить что-то ещё?

В итоге я чувствовал себя запуганным госпожой Сумидой на протяжении всей школы, но именно этот момент стал решающим.

Она была самым крепким орешком, который я когда-либо встречал. Я не мог больше терпеть, когда она видит меня насквозь.

— Вы ведь учились в университете Фукуоки, верно? Почему вы вернулись на остров после окончания университета? — Это было то, о чём я действительно хотел спросить. — Вы с самого начала планировали работать на Танэгашиме?

— Вообще-то нет. Просто так получилось. Я могла бы остаться на Кюшю навсегда.

— Почему же вы не воспользовались этой возможностью?

Сделав паузу, госпожа Сумида тихо продолжила:

— Потому что мои отношения развалились. Если бы этого не случилось, вряд ли бы я вернулась.

Мой рот остался полуоткрытым. Я не мог подобрать слов.

Я был ошеломлён тем, что она могла так легко и непринуждённо поделиться такими личными подробностями с молодым учеником вроде меня. Более того, я чувствовал себя неловко, потому что она, казалось, пыталась каким-то образом предупредить меня.

— Наверное, можно сказать, что мы маршировали под два разных ритма, — сказала госпожа Сумида, не показавшись мне особенно торжественной. Её тон не менялся на протяжении всего нашего разговора. — Если отношения строятся только на настоящем моменте и не могут развиваться дальше, то ничего не получится. Всё кончено, когда ты понимаешь, что дело проиграно. В то время я ещё не взяла ответственность за свою жизнь в свои руки и не знала, что делать с нашими отношениями.

Её история была слишком реальной, чтобы мальчик из провинциальной старшей школы мог её полностью понять.

— Но ты ведь не знаешь, каково это? — спросила она, почувствовав моё замешательство.

— Это как два проезжающих мимо поезда... — пролепетал я. Я понятия не имел, почему мне пришла в голову эта метафора.

— Проезжающих мимо поезда?

— Другими словами, два поезда, которые движутся в противоположные стороны по параллельным путям. На мгновение они идеально совпадают, но это мгновение существует только в это время, в этом месте и никуда не может быть перенесено...

Госпожа Сумида посмотрела на меня с блеском удивления в глазах.

— Э-э, я не могу объяснить это как следует... — сказал я.

— Ты много читаешь?

— Гораздо меньше, чем раньше.

— Думаю, ты говоришь о чём-то немного другом, но всё равно странно, что эта метафора просто сорвалась с твоих уст. Это как-то жутко. Не то чтобы ребята в классе считали тебя странным или что-то в этом роде.

— А они считают.

— Нет. Я это точно знаю.

— Могу я закончить свой вопрос?

— Конечно. Валяй.

— Из всех мест в Японии вы выбрали именно Танэгашиму, потому что привыкли к здешнему образу жизни? Или вам показалось, что на этом острове есть что-то такое, чего вы не можете найти больше нигде?

Кажется, я ожидал, что она скажет последнее.

— Думаю, я сделала это, чтобы убедить себя в том, что все места одинаковы, — ответила госпожа Сумида. — Думать, что там есть что-то ещё, — это, по сути, просто фантазия. Полагаю, я пытаюсь это подтвердить. Хотя в твоём возрасте я не могла дождаться, когда уеду с этого унылого острова.

Она также с радостью добавила, что работа на острове означает, что она может заниматься сёрфингом. Затем она пробормотала, что не стоит говорить об этом школьнику, у которого всё будущее впереди.

— Ты занимаешься сёрфингом? Я могу тебя научить.

— Вообще-то, я сейчас занят в своём клубе.

— Ага. Стреляешь из лука?

— Вам даже об этом известно?

— В то время как о Канаэ ты не спросил ни слова, — небрежно заметила госпожа Сумида.

Она допила свой тёплый кофе и сказала, что у неё есть последнее напоминание для меня.

— Я не буду рассказывать Канаэ о сегодняшнем дне, — предупредил я.

— Видишь, именно это меня в тебе и беспокоит.

Госпожа Сумида с пугающей лёгкостью забрала обе наши квитанции и встала. К тому времени, когда я заметил, что она делает, и протянул руку, оба листка бумаги уже были в её руках.

Пока я сидел в недоумении, она быстро оплатила наши чеки у стойки и выпорхнула из ресторана.

Я остался на месте и некоторое время дулся, расстроенный «последним ударом» госпожи Сумиды. Вероятно, проблема заключалась в том, что мой радиус действия оказался гораздо меньше, чем я рассчитывал.

 

6

 

Кроме случайных встреч с госпожой Сумидой, большинство дней, предшествовавших моему последнему году обучения в старшей школе, прошли без особых событий.

Как обычно, утром я пускал стрелы, шёл в класс, после уроков снова тренировался, возвращался домой и занимался столько, сколько считал нужным. После того как этот цикл продолжался более двух лет, наступило лето моего восемнадцатого года.

Ранним утром, пока никто ещё не был в школе, я открывал ставни на площадке для кюдо и пускал стрелы по мишеням.

Это было приятно.

Когда за мной никто не наблюдал, я мог бы легко подурачиться и просто выпустить несколько стрел ради забавы (в то время были популярны подобные игры), но вместо этого я двигался точно в соответствии с принципами кюдо, с момента входа на полигон и до выхода с него.

Подчинять своё тело жёстким стрелковым формам было, как ни странно, приятно.

Я чувствовал, что избавляюсь от физического «шума», как организм, отбрасываю отдельные причуды, которые ничего не значат, и оптимизирую само своё существо. Это было похоже на заточку карандаша. Я затачивал затупившиеся части себя.

Если бы мне пришлось назвать какие-то проблемы, то я был ужасно посредственным в области точности. Я «стрелял, чтобы попасть», — часто говорили мне. Это означало, что я был слишком сосредоточен на результате. Это было не то, что я мог исправить самостоятельно.

Когда я тренировался в одиночестве по утрам, Канаэ иногда приходила посмотреть. В ходе беседы с ней я ослабил бдительность и открылся ей в этом и других вопросах.

 

Время от времени мне снился сон.

 

Сон, в котором мы с девушкой идём по бледно-зелёному полю.

Интересно, почему действия никогда не происходили днём?

Мы поднимались на холм.

Мягкая земля под ногами. Звук наших ботинок, раздвигающих траву. Всё это казалось реальным.

Порхали насекомые, дул ветер. Волосы девушки танцевали на ветру, а когда они прилипали к её щеке, она слегка раздражённым жестом убирала их.

Пейзаж казался совершенно естественным, но мы были не на Земле. Это я точно знал.

Неизведанные созвездия. Множество звёзд. Древнее, надвигающееся солнце.

Ночное небо всегда сияло светом бесчисленных пурпурных туманностей.

 

Проснувшись, я понял, что так и не увидел лица девушки. Во сне я чувствовал её дыхание, но не знал, кто она. Во сне я также не задумывался над этим вопросом.

Встав с кровати, я взял со стола мобильный телефон, зашёл в электронную почту и записал содержание сна. Как только я записывал всё, что мог вспомнить, я нажимал кнопку «Удалить».

«Стереть сообщение?» — спрашивал экран подтверждения.

Каждый раз меня охватывало чувство, похожее на молитву.

Хотя сообщение было удалено, мне казалось, что я «отправил его в никуда».

Я надеялся, что оно пройдёт через сверхъестественный контур и куда-нибудь попадёт...

 

Клуб кюдо разошёлся по домам, но я остался, чтобы в одиночку выпустить несколько стрел. Я собирал свои вещи на парковке, когда ко мне подошла Канаэ.

— Ты закончил тренировку, Такаки?

— Да. А ты чем занималась?

— Я только что с пляжа. Сестра подвезла на машине.

— Ты молодец. — изумился я. Я представил, как Канаэ провела ещё один день, без устали рассекая волны.

— А? Вовсе нет... — Застенчиво улыбнулась она.

— Ну что, поедем домой вместе?

— Угу.

Мы сели в наши «Кабы», завели моторы и не спеша проехали через школьные ворота. Сразу за пожарным депо в конце дороги жилая улица вливалась в национальное шоссе. Повернув на перекрёстке, мы направились по общественной дороге в Минамитанэ.

На светофоре мы кивнули друг другу и свернули к «Ай-Шопу», нашему обычному месту встречи. У нас вошло в привычку покупать там что-нибудь и болтать по пути домой.

Присев перед отделом с напитками, Канаэ прижала палец к прохладному стеклу и принялась тщательно обдумывать свой выбор.

Мне бросились в глаза её бледные плечи, миниатюрная фигура и тонкая шея. Её непринуждённая манера поведения, что-то возбуждала во мне.

Мне было всё равно, какой напиток я куплю, и я не хотел тратить время на его выбор, поэтому просто взял пакет с кофе «Дэйри» (местная торговая марка).

— Опять тот же кофе, Такаки?

— Он вкусный. Канаэ, ты всё время такая серьёзная...

— Угу.

— Я пойду в кассу, — сказал я. Расплатился и вышел из магазина.

Канаэ, вероятно, восприняла эту крошечную деталь как то, что она всегда сомневается, в то время как я совсем не сомневаюсь.

Однако я имел в виду, что мне не хватало стремления искать то, что для меня важно, в то время как она была полной противоположностью.

Именно поэтому я считал её замечательной.

Она была восхитительна, и иногда я даже чувствовал зависть.

За пределами магазина я сел на скамейку с логотипом мороженого и засунул соломинку в коробку из-под кофе. Канаэ вышла из магазина и села рядом со мной.

Казалось через чур близко.

Ткань её школьной формы коснулась моей руки.

Чьё-то тепло рядом со мной — это было ностальгическое чувство.

Оно почти растопило моё сердце.

И тут меня осенила мысль: «А что, если Канаэ и есть та самая девушка из моего сна? Было бы здорово... если бы это было правдой?»

 

Неужели я навсегда застряну на этом острове? Будет ли пребывание там иметь для меня хоть какое-то значение?

Я много раз пытался поговорить об этом с Канаэ.

Мне отчаянно нужно было поговорить с кем-то, кто мог бы понять, что я переживаю.

Но каждый раз, когда я пытался затронуть эту тему, я был ошеломлён своей неспособностью выразить себя.

Как бы я ни старался, тонкая стена не позволяла мне этого сделать.

Мои бесформенные мысли преломлялись вокруг меня.

Мир отвергал меня до определённого момента.

 

Я всё ещё не хотел иметь дело с Михо Сумидой, или «госпожой Сумидой».

Я держался от неё так далеко, как только мог, но в итоге мы встретились в последний раз.

Поскольку я учился на третьем и последнем году старшей школы, я начал посещать консультации по профориентации, где ученики встречаются с консультантом, чтобы поговорить о своём будущем. Так получилось, что в тот день консультант отлучился по «срочным делам», поэтому я попал к госпоже Сумиде.

— Я подумываю поступить в колледж в районе Токио, — выразил я свою смутную надежду.

— То есть ты не выбираешь конкретное учебное заведение, но хочешь, чтобы оно находилось в пределах столичного округа Токио? — сказала она, вертя в руках ручку. — Речь идёт не о поступлении в конкретный колледж или на конкретную программу, а о направлении?

Это был справедливый вопрос.

— Если вопрос ориентации не ясен, то всё остальное просто немыслимо.

Она посоветовала, что, учитывая мою хорошую успеваемость, мне будет несложно поступить в приличный колледж в Токио. Консультация вскоре закончилась, и мы начали болтать.

— Я просто хочу сделать резкий шаг. Даже Хоккайдо подойдёт, — признался я, сам того не замечая.

Должно быть, открытость госпожи Сумиды во время нашего последнего разговора передалась и мне.

— У меня сильное желание двигаться. Практически всё время, — сказал я по прихоти, но в тот момент, когда я это сделал, я понял, что это правда.

— Понятно... Интересно, почему так?

— Я не уверен... Но мне кажется, что я уже всё здесь видел, и хочу найти что-то новое.

— Прости, не возражаешь, если я вставлю свои две копейки? — сказала госпожа Сумида, отложив ручку. — Ты не можешь продолжать двигаться вперёд, как снегоуборщик. Долго ты не протянешь.

— Снегоуборщик?

«Снегоуборщик?»

— Ну, знаешь, такая штука с дизельным двигателем, которая сгребает снег с железнодорожных путей. Тот жёлтый парень. Уверена, ты уже видел его по телевизору.

— А, эта штука...

— Когда я встречаюсь с учениками для профориентации, я думаю о том, кого они мне напоминают из тех, кого я знаю. Когда я впервые увидела тебя, я подумала о своей выпускнице в колледже. Правда, она была девушкой. Она бросила учёбу и сбежала в Канаду, не сказав никому ни слова.

— В Канаду?

— Она погибла при восхождении на гору в позапрошлом году.

— Что?!

Обычно мои эмоции не отражаются на лице, но в тот раз я наверняка вздрогнул.

— Что вы пытаетесь сказать?

— Я только недавно обнаружила, что есть два типа детей, — продолжила госпожа Сумида, наполовину проигнорировав мой вопрос. — С такой девочкой, как Канаэ, легко справиться, её можно оставить в покое, и она будет в порядке. Но такой, как ты, может упасть со скалы, и никто об этом не узнает. Я очень беспокоюсь за тебя.

— Я не собираюсь падать со скалы. Я никогда не позволю этому случиться.

— Никаких наблюдений за звёздами во время прогулки, — господа Сумида нахмурилась и уставилась прямо на меня. — Ты можешь умереть.

 

5

 

Мне снился сон.

 

Мы с девушкой поднимались на холм.

Освещённый звёздами холм был нежно-зелёным, самого приятного для меня цвета. Не было бы ничего страшного, если бы он был хоть немного светлее или темнее. Оттенки были просто идеальными.

Тепло, которое я мог почувствовать, но не потрогать.

Мы были единственными в этом прекрасном месте.

Да.

Оно было идеальным.

Как будто концепция совершенства обрела форму.

Оно было там, во сне.

Оно было в моих руках.

Все мои надежды наконец материализовались.

Это было то место, где я хотел быть. Здесь я хотел остаться.

Я хотел держать в руках этот пейзаж.

Девушка и Вселенная полностью понимали меня.

И я их тоже полностью понимал.

Я был уже почти взрослым и знал, что такого места не существует.

Я знал это, но не мог принять. Не мог перестать тянуться в темноту, чтобы найти его.

 

Однажды поздним летним вечером, наполненным пением цикад, мы с Канаэ вместе ехали домой на мотоциклах.

Мы всё больше и больше времени проводили вместе.

Дорога домой, по которой мы ехали всего несколько дней назад, была овеяна прохладным ветром.

Я никогда не проверял боковое зеркало. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что она рядом.

Я смотрел только прямо перед собой.

«Хочу ехать вечно. Хочу ехать быстрее».

Этот вектор существовал во мне.

Я мог только продолжать ехать.

 

Пока Канаэ, как всегда, напрягалась над напитками в «Ай-Шопе», я купил свой обычный молочный кофе и вышел на улицу.

Я прислонился к сиденью своего «Каба», достал телефон и продолжил записывать свой сон, продолжая с того места, на котором остановился.

Сообщение в никуда.

Вышла Канаэ. Увидев меня, она попятилась.

Она хотела спросить о сообщении. Но решила не делать этого.

Это я уже понял.

На долю секунды я ожидал чего-то. О ней. От неё.

Но...

Я наотрез отказался от этого желания. Звонко закрыл телефон.

Мы ехали в кромешной тьме. Я проводил её до дома.

Когда мы припарковали наши «Кабы» у ворот, из старого металлического тазика выскочил маленький шиба-ину и, запнувшись по дороге, бросился к Канаэ.

— Кабу! Я приехала! Кабу, Кабу, вот я и дома!..

Она наклонилась и осторожно почесала щенка за ошейником. На лице его хозяйки появилось умилённое выражение. Такое милое, что она не могла устоять на месте.

Ловко орудуя лапками, Кабу играл с пальцами Канаэ под разными углами.

Кабу — хорошая кличка. Даже при том что у собаки четыре лапы, а у «Каба» — два колеса.

Пока я смотрел на спину Канаэ, пока она присев радостно гладила Кабу, что-то когтями вцепилось в мою память.

Я начал искать это воспоминание в своём сне, но не тут-то было. Чувство дежавю было связано с более реалистичной картиной.

Дымка затуманила это воспоминание, и оно тут же выпало из моей памяти. Осталось лишь болезненно-сентиментальное, трепетное чувство, от которого хотелось плакать.

 

Однажды я подумал, что будет, если я уговорю Канаэ переспать со мной. Возможно, я найду что-то важное в этом поступке.

Я знаю, что это была бессмысленная и эгоистичная идея. Я отверг её отчасти потому, что она казалась слишком сложной на многих уровнях.

Но это была не самая большая проблема. Я отказался от этой идеи главным образом потому, что она была мне дорога.

Хотя я не любил её в романтическом смысле, я дорожил ею.

Я не хотел причинять ей боль. Хотел заботиться о ней.

Была и ещё одна причина.

Я боялся.

Боялся, что не найду в ней ничего важного.

Поэтому я решил, что не стоит даже пытаться.

Это решение совершенно раздавило меня. Это был окончательный вердикт: «для тебя здесь ничего нет».

Очевидно, что-то в Канаэ глубоко затронуло меня. Долгие годы я не мог понять, что именно.

Я понял это только много позже. Если бы мне нужно было выразить словами то, что она заставила меня почувствовать, то ближе всего к этому было бы слово «ностальгия».

Если бы я родился и вырос на том острове и не увидел тот необычный сон... Я уверен, что влюбился бы в такую девушку, как Канаэ.

Возможно, у меня было бы полноценное детство, полное неопределённости, боли и радости.

Зависть к этой альтернативной версии себя в другом мире была подобна душевной боли от отношений на расстоянии.

 

4

 

Во сне холм увеличивается.

Когда мне кажется, что я достиг вершины, я просыпаюсь.

 

Утро. Я стрелял из лука в школе. В тот день моя меткость была особенно низкой.

Я постоянно промахивался, потому что что-то было не так с моей позой.

— Но мне кажется, ты прекрасно стреляешь.

Канаэ вернулась с пляжа. Думаю, ей нравилось, что со мной всегда что-то не так.

Сезон, когда в окна проникал только жаркий душный воздух, закончился, и я улыбнулся, почувствовав, как воздух освежает кожу.

Мне нравилось наблюдать, как тонкие занавески в классе танцуют на ветру. Послеполуденные солнечные лучи затеняли пространство под окнами. Когда занавески колыхались, казалось, что в комнату проникает солнечный свет.

У нас, старшеклассников, почти не было занятий, и мы были предоставлены сами себе, чтобы готовиться ко вступительным экзаменам в колледж. Не слышать чужих голосов было прекрасно. Я пытался почувствовать свободу в дуновении ветра.

Я пропустил тренировку по стрельбе из лука.

Думаю, я чувствовал себя свободнее всего, когда откидывал подножку на парковке.

Я даже почувствовал себя свободным, когда просто ради забавы проехал по дороге около отбойников.

Я купил свою обычную упаковку кофе в том же магазине. Затем решил поехать домой другим путём. Я направился к центру острова, где он наиболее всего выступал из моря.

Переключившись на пониженную передачу, я поехал по ровной чёрной асфальтовой дороге, не обозначенной не только в центре, но и по бокам.

Вскоре я добрался до вершины извилистой тропинки. Там я свернул на прямую дорогу, которая шла вдоль хребта на юг.

Вся дорога проходила по возвышенности, так что я мог видеть море, простирающееся на многие мили на восток и запад. Вид был настолько захватывающим, что путеводитель мог бы включить его в список живописных маршрутов.

По пути я увидел площадку для игры в гейтбол и смотровую площадку, но проехал мимо.

Проехав ещё немного, я остановился.

Мне захотелось полюбоваться проплывающими мимо пейзажами.

Справа от меня простиралось огромное поле. Это был сладкий картофель Танэгашимы — я узнал его по тёмному цвету листьев и характерной форме. Я был без ума от картофеля Танэгашимы.

На упорядоченные ряды листьев было приятно смотреть.

Проехав по узкой тропинке между полями, я добрался до грунтовой насыпи. На острове было много подобных искусственных стен, возведённых для защиты от ветра. За ними расстилались поля.

Я сошёл на землю и рысью поднялся по склону насыпи.

Сделал вдох.

Ах...

Это напоминало мне место из моего сна.

Я двинулся вперёд.

Если бы я продолжил идти, что бы я увидел?

Мой обзор расширился, когда земля отступила.

Передо мной внезапно открылась панорама.

Панорама южных равнин Танэгашимы.

Слева и справа от меня возвышались тускло-серые Минамитанэ и Накатанэ. Оба они казались крошечными. В промежутке между городами не было ничего, кроме разнообразных оттенков зелёного.

Жёлто-зелёная поверхность, расстилавшаяся передо мной, была полем сахарного тростника.

Вблизи оно имело насыщенный цвет, но с моего далёкого расстояния выглядело лёгким и нежным.

Вдали низко лежал обширный тёмно-зелёный лес. Вместо того чтобы составлять простую плоскость, он тянулся замысловатыми полосами, которые переплетались между собой, превращаясь в угольно-чёрное присутствие.

Светлые поля и тёмные леса создавали сложный цветовой рисунок абстрактной картины. Контраст между плоскими полями и всплывающими лесами напоминал динамичный стиль, выполненный маслом.

В лесополосах виднелись заострённые светло-зелёные участки бамбуковой травы. Они представляли собой границу, подчёркивающую черноту леса.

Близлежащая лесополоса тоже колыхалась на ветру.

Устремив взгляд вдаль, где равнина обрывалась, я увидел зыбкую жидкую поверхность. А именно — море.

Над морем, конечно же, было небо.

Огромное небо. В Японии не так много мест с таким широким небом.

Решётчатые башни выстроились в определённом направлении.

И тут слева я увидел нечто, что застало меня врасплох.

Чисто-белый ветряк с тремя лопастями.

Это была единственная часть пейзажа, которая двигалась определённым образом.

Башня, постепенно утончающаяся к вершине, выступала из пространства между лесами. Три её лопасти, расположенные на четырёх, восьми и двенадцати часах, выглядели достаточно острыми, чтобы отсечь руки.

Белые лезвия медленно вращались.

Казалось, их подхватил приятный ветерок.

Хотя ветер вращал лопасти, когда я долго смотрел на них, мне казалось, что они работают от мотора и создают поток воздуха.

Я увидел ветряк в новом свете. Своеобразный памятник и символ общественного фитнес-центра — Солнечной деревни — я уже много раз смотрел на неё с высоты.

Однако издалека она выглядела странно унылой и в то же время мощной, поглощающей мой взгляд.

Несколько мгновений я наблюдал за вращением ветряка, а затем присел на травяную насыпь. Травка колыхалась на ветру. Дул такой приятный ветерок, что мне захотелось прилечь.

Я уже начал откидываться назад, когда вспомнил, что мой мобильный лежит в заднем кармане.

Я достал его и по привычке начал новое сообщение.

Я ещё не написал о сне, приснившемся накануне. Я забыл о том, что хотел лечь, и начал писать.

Сколько раз я записывал эти бессмысленные сны?

Каждый раз, записывая их, я расстраивался и досадовал на себя за то, что не смог воспроизвести хотя бы проблеск увиденного.

Почему я записывал свои сны, а потом удалял их я тоже не понимал.

Пока я продолжал печатать, небо вокруг меня потемнело. Подсветка на мобильном телефоне постепенно становилась ярче.

Я услышал звук мотоцикла у дороги, но решил, что это просто фермер, который приехал ухаживать за полями.

Вскоре я услышал шаги.

— Такаки, — окликнула меня Канаэ. Я удивился, услышав её голос.

— А, Канаэ! Что-то случилось? Как ты меня нашла?

— Я-я увидела твой «Каб», вот и... Можно?

— А-а. Понятно. Рад тебя видеть. Мы сегодня так и не встретились на стоянке...

— Не встретились.

Она перебежала дорогу и села на землю слева от меня. Сняла с плеча сумку и положила рядом.

Говоря, что я рад её видеть, я был совершенно искренен. Эта ситуация вызвала у меня дежавю, что, думаю, позволило мне честно признаться в своих чувствах. Я убрал телефон и, не сводя глаз с Канаэ, посмотрел на белый ветряк, который тем временем начал подсвечиваться.

— Итак, Такаки, что ты здесь делал?

— Наблюдал за ветряком. Отсюда открывается отличный вид на него.

— А для чего он?

— А? Ты не знаешь?

— Нет.

— Для выработки энергии, конечно же.

— Энергии? Ты имеешь в виду, что он производит электричество?

— Именно.

— Но как это возможно, если он вращается так медленно? Разве он не должен вращаться гораздо быстрее?

— Ну, внутри него есть шестерёнки, которые ускоряют его. Как у велосипеда. Чтобы привести в движение такие тяжёлые лопасти, требуется большое давление ветра. Сила ветра зависит не от скорости ветра, а от его веса.

— Ничего себе...

— Лопасти легко вращаются вокруг оси, но я думаю, что на самом деле на них действует тонна давления.

— Как думаешь, сколько электричества он производит?

— Я смотрел на днях, но точную цифру забыл. Хотя однажды слышал, что они могут произвести достаточно электричества, чтобы обеспечить энергией целый зоопарк.

— Правда? Значит ли это, что вон тот парк не должен платить за коммунальные услуги?

— Скорее всего, нет. Хотя их счёт может и не быть нулевым.

— Впечатляет... Интересно, почему энергия ветра не стала более популярной?

— Это потому, что ты никогда не сможешь полностью окупить расходы на обслуживание и строительство. Даже если он будет крутиться до конца срока службы, я не думаю, что он когда-нибудь произведёт достаточно энергии, чтобы покрыть расходы...

— Значит, это пустая трата денег.

— Ничего подобного, — тихо сказал я.

— Почему нет?

Я замолчал. Я не мог придумать вескую причину.

— Потому что он прекрасен, — ответил я.

Он неустанно ловит ветер, стоит на месте и вращается, и это красиво.

Думаю, это был лучший ответ, который я мог дать на её вопрос.

Однако Канаэ жестом показала, что не совсем поняла.

— Ты решил, куда будешь поступать?

В голубом темнеющем небе плыли могучие облака.

— Да. В университет в Токио.

— Токио... Ну да. Я так и думала.

— Почему? — спросил я из любопытства.

— Мне всегда казалось, что ты уедешь куда-нибудь.

Я постарался скрыть, что был немного взволнован её комментарием.

— М-м. А ты?

— Хм-м-м... — сказала она, — Я даже не знаю толком, что со мной будет завтра.

— Наверное, со всеми так.

В далёком облаке сверкнула маленькая молния.

— Да ладно?! Ты не такой!

— Такой.

Она уставилась на мой профиль. Я не мог разобрать её выражение лица, так как к тому времени стало уже довольно темно. Но я мог сказать, что её лицо всё ещё говорит: «Да ладно?!» в недоумении.

— Со стороны кажется, что ты уже всё для себя решил.

— Не-а. Я только и делаю, что сомневаюсь.

Дул ветер. Лопасти вращались.

— Стараюсь планировать что могу, но... На душе неспокойно, — сказал я, глядя в сторону ветряка. Я говорил серьёзно, на сто процентов.

— Вот как. Понятно...

В голосе Канаэ звучало некоторое облегчение. Она достала из сумки, которую положила на землю, белый листок бумаги. Казалось, она была в приподнятом настроении. Похоже, это была распечатка чего-то. Она начала что-то складывать.

— Самолётик?

— Угу.

Канаэ изображала довольство, делая точные складки на коленях. Ногти у неё были очень красивые. Я наблюдал, как точно двигались её пальцы, превращая лист бумаги в трёхмерный треугольник.

Расправив и выровняв крылья, она подняла самолётик над головой и, вероятно, почувствовав себя хорошо, подбросила его на ветру.

Он полетел гораздо прямее и дальше, чем я ожидал.

Освобождение.

Скользя над пологим склоном холма, он взвился на определённую высоту и опустился на крошечный городской пейзаж.

Затем он снова взмыл вверх, к мерцающим звёздам.

Ну, нет... Наверное, из-за моих надежд мне показалось, что он полетел к звёздам.

Возможно, я чувствовал себя единым целым с самолётиком и пытался запустить своё сознание далеко-далеко.

 

3

 

На обратном пути по тёмной дороге медленно ехал большой трейлер из Космического центра.

Я решил покинуть насыпь и проводить Канаэ до дома, как обычно, потому что было ощущение, что собирается дождь.

Перед тем как небольшая фермерская дорога слилась с двумя полосами национального шоссе, мне показалось, что я увидел вдалеке мигающие красные огни.

Естественно, я решил, что это машина скорой помощи.

Охранник в защитной куртке с красным фонарём занял позицию посреди дороги, прежде чем мы смогли проехать. Мы сбавили скорость и остановились у стоп-линии перед самым перекрёстком.

Он опустил знак и велел нам ждать. Мы с Канаэ припарковались рядом на стоп-линии и сделали так, как было велено.

Если подумать, то с самого начала до нас доносилось глубокое, незнакомое гудение. Однако я не придал этому значения.

Справа показался массивный объект.

Когда я наконец разглядел, что это такое, волосы встали дыбом.

Трейлер был чудовищно огромным. Это было невероятно нереальное, умопомрачительное зрелище.

Невозможно было допустить, чтобы что-то настолько массивное ехало по дороге. Он даже не помещался между линиями движения. Он занимал всю дорогу и всё равно требовал ещё места.

Даже высота у него была нестандартной. Он непременно врежется в светофоры. Он мог оборвать телефонные линии. Неужели он так и будет проезжать, даже не заботясь об этом?

Только когда я увидел сбоку логотип NASDA, я понял, что это такое. После логотипа появилась муфта, а за ней — большая коробка цвета слоновой кости.

Контейнеры, соединённые в прямоугольник.

Он был настолько огромен, что грузовик с прицепом казался маленьким.

Он двигался всего в двадцати футах от меня. Металлическая стена внезапно загородила обзор.

Точно.

Трейлер, перевозящий ракету H-IIA, созданную компанией Mitsubishi Heavy Industries.

Я видел фотографию этой ракеты в Космическом центре.

Но я не знал, что она такая большая.

Я вспомнил кое-что о ракете. Ракета H-IIA, созданная космическим консорциумом, была закончена в доке в префектуре Айчи, а затем перевезена на лодке в порт Шимама, расположенный на южной стороне Танэгашимы. Порт был соединён с Космическим центром единственной префектурной дорогой.

Чтобы обеспечить безопасный проезд трейлеров с ракетами, префектурную дорогу не пересекали телефонные линии. Светофоры отключались и убирались в сторону, когда проезжал трейлер.

Иными словами, пришлось ввести особые правила дорожного движения для этих трейлеров. В Южной Танэгашиме были приняты все возможные меры, чтобы разрешить перевозку ракет.

Мигающие жёлтые сигнальные огни на крыше трейлера придавали торжественную атмосферу окружающей темноте.

Вокруг доминировал низкочастотный бас. Сцепки периодически издавали металлический скрип, словно подпевая песне.

Мощный свет освещал весь трейлер и его окрестности. Несколько охранников внимательно следили за состоянием дороги.

Мелкие вспышки молний, падающие из кучевых облаков над далёким морем, не оказывали на меня никакого влияния; они были ничто по сравнению с огромной массой, движущейся передо мной.

Трейлер вяло, мучительно вяло продолжал свой путь.

Охранники могли бы догнать и обогнать его лёгкой трусцой, но им, видимо, не хотелось, чтобы малейшая вибрация испортила их драгоценную ракету. Должно быть, их беспокоила собственная частота, или что-то эдакое. Даже охранники, сопровождавшие Ганнибала Лектора, не были столь бдительны.

Ракета не должна испортиться ни на йоту перед безопасным запуском в космос — эта твёрдая воля превратилась в огромную массу, торжественно движущуюся передо мной.

— А?

Оглянулся я на Канаэ.

— Всего пять километров в час, — повторил её профиль. Она тоже смотрела на трейлер.

У меня по ногам пробежал холодок, которые осветили фонари.

— Они едут в Минамитанэ на пусковую площадку.

— А-а...

Я непринуждённо кивнул — или сделал вид, что кивнул.

Это было нелегко. Меня ранили прямо в сердце, и я это знал.

Повреждение...

Медленно распространялось по всему телу.

Я не понимал, почему мне так больно слышать эти слова.

Среди хаоса ко мне вернулось множество чувств. Мне казалось, что когда-то давно я поделился с кем-то чем-то важным.

Мы пытались защитить друг друга и таким образом объединиться против всего мира.

Я чуть не разрыдался.

Но я сдержался.

Что-то во мне сломается, если я заплачу. А плакать мне совсем не хотелось.

— В этом году наконец-то будет новый запуск, — сказала Канаэ.

Трейлер и контейнер проехали мимо нас, и огни, освещавшие площадку, как сцену, тоже удалялись. Даже после того, как знак «Дорога закрыта» убрали, мы с Канаэ ещё некоторое время стояли в полной тишине.

Линия света медленно исчезала в темноте.

— Ага. Ракета пролетит сквозь всю Солнечную систему... — спокойно ответил я, хотя во мне бушевала буря.

Несколько капель дождя стекали по стеклу моего мотоциклетного шлема.

— Сколько бы лет это ни заняло.

Мои глаза были прикованы к задней части контейнера, пока он бесшумно выезжал.

Охранники мигали красными фонарями, сопровождая его пешком.

За трейлером ехала машина скорой помощи, освещая его сзади.

Крепость света медленно скрылась во тьме.

 

Той ночью мне снова приснился сон.

Когда я поднялся на вершину холма, подо мной расстилался океан.

На белом песчаном пляже был изгиб.

Я был там с девушкой.

Мы стояли и слушали волны, смотрели, как они огибают наши ноги. Смотрели на пену, робко убегающую вниз.

Океан сиял металлическим голубым светом в ночном полумраке.

В этой синеве отражалась темнота неба.

Звёзды, похожие на матовое стекло в зените.

Тускло мерцающая линзовидная туманность.

Поверхность отражала их.

Поле звёзд.

Обычно такое было невозможно лицезреть на рябящей поверхности, но здесь я мог полностью принять это за правду.

Меня осенило.

«Именно здесь должна приземлиться ракета. Зонд, который она несёт, отправится в глубокий космос. Вот пейзаж, с которым он должен столкнуться».

Серебристо-голубой океан.

Округлый горизонт излучал свет.

Облака расстилались вдоль горизонта.

Нижняя часть неба была зелёной.

Верхняя — тёмно-синей.

Облака в форме кольца.

Затем — присутствие, которое длилось целую вечность.

Наверное, это будет по-настоящему одинокое странствие, превосходящее всякое воображение.

Полёт к далёкой цели в абсолютной пустоте без надежды случайно встретить на пути даже атом водорода.

Каково это — очутиться в бездне и верить всем сердцем, что ты приближаешься к тайнам Вселенной?..

Я осознавал. Осознавал, что пребывание моего сознания здесь было чудом.

Осознавал чудо её присутствия рядом со мной.

Я осознавал.

Осознавал течение времени.

Шелест её мягкого кардигана.

Её длинной, струящейся юбки.

Её волос.

Под светло-зелёным небом, под зонтиком линзовидной туманности.

Я смотрел на её профиль.

Дул ветер.

Казалось, она наслаждалась дуновением.

Кто ты?

 

Каково это — очутиться в бездне и верить всем сердцем, что ты приближаешься к тайнам Вселенной?..

Как долго я буду лететь?

Как долго я смогу лететь?

 

2

 

Наступила осень.

Я немного похудел. Ходил, глядя только прямо перед собой.

 

Думаю, в тот день я что-то почувствовал. Должно было произойти что-то важное. Должен ли я принять это или нет? Я не знал. Но чувствовал, что оно приближается. А потом моё предчувствие сбылось.

Это была не столько интуиция, сколько подсознательное наблюдение. На каком-то незаметном уровне этот день казался мне непохожим на все остальные. Какой-то механизм «чёрного ящика» внутри меня посылал предупреждающие сигналы.

В общем, в тот день я был на взводе. Может быть, это был стресс от предстоящих экзаменов в колледже, а может, скучный учитель сделал скучное замечание. В такой день даже лозунг «Следуй своему пути» на стене не давал мне покоя.

Вот почему я почувствовал такое облегчение, когда вечером встретил Канаэ на парковке. Я был более взвинчен, чем думал, мои нервы были натянуты, как лук, оттянутый до предела.

Возможно, Канаэ поджидала меня. Когда я пришёл на стоянку, то заметил, что она смотрит в мою сторону из-за здания школы.

— Канаэ! — окликнул я её.

Удивившись, она поспешила показаться.

— Едешь домой? — спросил я.

— Угу.

— Понятно. — Улыбнулся я. — Тогда — поехали вместе.

Вечером в магазине царила ностальгическая атмосфера, пронизанная золотистым светом.

Играла сентиментальная песня, которую я мог поклясться, что где-то слышал.

Канаэ, как обычно, сидела в углу с напитками, но сегодня в ней было что-то другое. Она пыталась что-то почувствовать кожей. Она смотрела на моё отражение в стеклянной двери.

Я открыл дверь и взял упаковку «Молочного кофе».

Канаэ всегда долго выбирала напиток, но сегодня она нашла его почти сразу.

— Э, Канаэ, ты уже выбрала?..

— Угу.

В этот момент я, кажется, уже знал, что произойдёт дальше.

Мы с ней расплатились на кассе и вышли из магазина.

Вечерний свет не коснулся старой скамейки, которая находилась в тени здания, и там было тускло.

Когда она шла позади меня, дыхание Канаэ звучало как-то странно.

Я почувствовал какое-то физическое сопротивление и остановился на месте.

Когда я понял, что она схватила меня за рукав, по всему телу пробежал холодок.

Внутри меня зашевелились насекомые.

Я «отвергал» её.

Я знал, что она скажет дальше.

Я мог предугадать точные фразы и даже то, как она их произнесёт. От одного только представления этого у меня заурчало в животе.

«Не надо. Определённо не стоит. Если я услышу, как ты это скажешь, мой интерес к тебе наверняка угаснет. Именно поэтому...»

— Да?

Я обернулся.

Тихо, но угрожающе.

— Ах...

Канаэ положила левую руку на грудь и сделала нерешительный шаг назад.

— Что случилось? — спросил я очень мягким, невероятно спокойным голосом.

Она сделала решительный шаг назад.

Затем опустила голову и замолчала.

«Хорошо. Молодец. Пожалуйста, никогда не выражай это словами. То, что обретает форму, лишь распадается. Мне не нужно ничего конкретного. Не разрушай то, что мне дорого. Я ищу то, что нельзя выразить словами».

Я слышал стрекотание насекомых.

Хотя солнце уже садилось, его лучи всё ещё окрашивали бетон на южном острове в насыщенный оранжевый цвет.

Канаэ что-то пробормотала.

— Что? — осторожно спросил я.

— Не... — Она покачала опущенной головой. — Прости... ничего.

 

И всё же я считаю, что какая-то маленькая частичка во мне тогда умерла.

 

Мы решили отправиться домой, но мотоцикл Канаэ не завёлся. Надев шлем, она несколько раз нажала на кикстартер, но двигатель отказывался заводиться.

Я поставил свой «Каб» на холостой ход и притормозил рядом с ней.

— Не заводится?

— Ага... странно...

Я наклонился и заглянул в двигатель. После того как несколько лет назад у меня закончился бензин, и я застрял на дороге, я научился диагностировать и обслуживать мотоциклы.

Это может показаться противоречивым, но, осматривая её мотоцикл, я понял, что на самом деле я очень забочусь о Канаэ Сумиде.

— Плохо? — спросила она милым голосом. Она спрашивала о своём «Кабе».

Где-то в глубине души я всё ещё хотел, чтобы она была той самой девушкой из моего сна.

— Н-да. Свеча приказала долго жить. Скутер подержанный?

— Эм... Ещё сестры.

— Ты когда разгонялась, двигатель хрипел?

— Может быть.

Я говорил с ней как можно более мягким голосом, хотя и с другим оттенком, чем сейчас.

С самого начала было очевидно, что она не та девушка из моего сна. Тем не менее я хотел лелеять возможность того, что это может быть она.

— Давай оставим его здесь, пусть кто-нибудь потом из твоих его заберёт. А мы пешком, — сказал я, выключая двигатель, и мой голос был искренне добрым. Я опустил подножку и слез с «Каба». Никогда в жизни я не чувствовал себя таким добрым.

— А, не надо меня провожать! Такаки, поезжай домой... — в панике Канаэ замахала руками перед грудью. Её щёки раскраснелись, а на лице появилось обеспокоенное выражение.

— Да мне отсюда недалеко, и...

Я хотел, чтобы девушка из моего сна была реальным существом, существовавшим на Земле.

Я цеплялся за теорию, что Канаэ может быть ею.

Какая-то часть меня действительно хотела остаться.

— ...я бы с радостью прогулялся.

Но этот вариант уже отпадал.

 

1

 

Окружённые лишь захватывающим видом на поля, мы с Канаэ шли по просёлочной дороге.

Мимо не проезжало ни машин, ни мотоциклов. Мы просто шли по асфальту по прямой и направлялись в наш город, пока садилось солнце.

Плавный изгиб дороги был едва заметен при ходьбе, и вот уже показался океан. Когда угол наклона изменился, море скрылось от нас так же неожиданно.

Вдалеке на его поверхности мерцал золотистый свет. Я прошёл мимо коротких деревянных телефонных столбов, которых было не счесть.

Канаэ шла позади меня. Я чувствовал это. Последние летние цикады выводили в воздухе свою металлическую песню.

Я смотрел на небо, пока шёл.

Разноцветные облака добавляли нюансы в верхнюю половину вечернего неба, которое медленно окрашивалось в глубокий синий цвет. Нижняя половина плавно переходила в ярко-белый цвет.

Я шёл прямо.

Шёл словно тянул Канаэ за невидимую верёвку по границе между днём и ночью. В руке всё ещё ощущался холодок от того, как она схватила меня за рукав.

Я погружался в свои фантазии.

Мне хотелось куда-нибудь уехать.

Кажется, я действительно любил этот прекрасный остров.

Я провёл на Танэгашиме четыре с половиной года в средней и старшей школах. Жара острова, воздух острова, почва острова. Я прекрасно понимал, что они пропитали меня.

Неужели, несмотря на всё это, я должен был уехать куда-то ещё?

Должен ли я двигаться, стремясь к виду, который никогда не существовал на Земле?

Я уже знал ответ.

Это был единственный путь.

Он был до боли ясен.

Мне оставалось только надеяться на чудо и продолжать идти дальше.

Моё тело, как чугун, было вылеплено таким образом, нравилось мне это или нет. Вероятно, я был машиной такого типа. Я был объектом, оснащённым подобным механизмом.

Подул встречный ветер.

Его шум задевал мочки моих ушей.

Внезапно я перестал слышать стрекот цикад и шаги Канаэ.

Не мог?

Я обернулся и увидел, что Канаэ стоит неподвижно, на некотором расстоянии от меня, и широко раскрыл глаза.

Она плакала.

Склонив голову, она утирала слезы кончиком большого пальца.

— Что с тобой? — спросил я. В моём вопросе не было никакого скрытого смысла.

— Прости... ничего... я... Прости...

Я не знал, за что она извиняется. Она просто продолжала извиняться, а я не мог найти нужных слов.

Я подошёл к ней и хотел коснуться её плеча... но опустил руку.

Почему она плакала?

Какая-то часть меня предупреждала, что я не должен понимать, почему, но в глубине души я понимал.

Несомненно, её причина была такой же, как и моя.

Она плакала вместо меня.

Было что-то, к чему мы не могли перестать стремиться.

Она и я стремились к этому.

Тянулись к нему...

И наши мечты рухнули.

После чего нам оставалось только надеяться на чудо.

Хотя это был наш горький конец, я, наверное, не собирался плакать. Вот почему плакала она. По той же причине, что и я. Плакала своими слезами. Плакала за двоих.

Она станет моей второй половинкой, которую я оставил на острове...

Канаэ сморщила лицо и попыталась перестать плакать, но это привело лишь к обратному эффекту. Я знал это, и, уверен, она тоже. Тем не менее, она попыталась. Всхлипывая, слёзы текли, закрывая лицо, она пыталась перестать, но её тело не слушалось.

Я не сводил глаз с Канаэ на этом коротком расстоянии, чувствуя себя так, словно наблюдал за тем, как плачу сам.

Позади неё небо стало пурпурным.

Я чувствовал, как наступает вечер.

И тогда случилось это.

 

0

 

Стрекотание цикад прекратилось.

Я кожей почувствовал аномалию в воздухе.

Изменения были настолько явными, что я даже подумал, не отключился ли мир.

Канаэ подняла голову, заглянула мне через плечо и широко раскрыла глаза.

Я обернулся.

 

Там был свет.

 

Далеко на горизонте из-за Космического центра поднялось ещё одно маленькое солнце.

Дрожащий шар света взмыл в небо.

Густой, липкий шлейф дыма расстилался по земле и закручивался вокруг подножия гор.

Наконец до наших ушей донёсся громовой раскат.

Свирепый звук пронёсся по воздуху, а тот, в свою очередь, повлиял на воздух вокруг меня и мои лёгкие задрожали.

Шлейф дыма удлинился, и ослепительный свет поднялся к зениту.

Казалось, к небу поднимается белая колонна.

Это была не та сцена, когда огонь вспыхивает, а потом улетает. Мы видели только свет.

Оранжевое пятно, искусственное, ядовитое, дрожало, когда столб дыма поднимал его вверх и в сторону. Я чувствовал, что в небо поднимается огромный тяжёлый объект.

Слово «полёт» уже не подходило для описания. Это не было таким уж великолепным чувством. С силой он рванулся вверх. Его масса била снизу каждые несколько миллисекунд, гигантская груда металла уносилась в небеса.

Земное притяжение упорно пыталось увлечь его вниз.

Противостоять этой силе было настоящим испытанием.

Если бы масса хоть на мгновение потеряла силу, невидимая рука схватила бы её и потащила обратно.

Происходящее было не чем иным, как феноменом мощной, неистовой силы, толкающей объект вверх.

Я наблюдал за ожесточённой борьбой между человеческой изобретательностью и законами природы.

Башня поднималась, неся в небо дрожащий свет.

Свет пронзил облака, и его хвост вырос.

Пламя опалило облака.

Дым прочертил в небе дугу — подвижное сопло изменило угол наклона. Должно быть, SSB давно сгорел, и SRB-A тоже отсоединились.

Огненный дым поджаривал воздух, снова и снова сбивая его.

Звук ударил по воздуху, который затем последовательно шлёпнулся в другой слой атмосферы.

Восходящий столб.

За морем.

За ветряком.

Оранжевый свет продолжал гнать густой дым на местность.

Сотрясаемый жуткими вибрациями, искусственный объект прыгнул в темноту.

От маленького острова под названием Земля отлетела крошечная, бурная масса.

На долю секунды меня охватило беспокойство: «Что, если запуск окажется неудачным? Что, если она взорвётся, пока я буду наблюдать?»

В этой зловещей мысли я откопал маленькое желание: «Пусть запуск не удастся...» и был безмерно взволнован.

«Падай, чёрт возьми».

Желание возникло во мне бесцеремонно, но чётко, как граффити в углу классной комнаты.

Однако, когда я смотрел на свет, пробивающийся сквозь тонкие облака, желание отступило и исчезло без следа.

Свет покинул Землю и больше не был виден.

Столб дыма отбрасывал на землю прямую тень.

Под действием ветра инверсионные следы перевернулись и утратили форму.

Первый клок дыма, выпущенный при взлёте, распространился над землёй и теперь поднимался, как кучево-дождевое облако.

Вокруг нас дул ветер.

Трава колыхалась.

Тишина.

Томительное мгновение.

Мы с Канаэ стояли рядом и молча смотрели вверх.

Мы одновременно выдохнули.

Наконец-то вдалеке послышался шум волн.

Белый дым, который оставила после себя ракета, напоминал змею, увеличивающуюся, извивающуюся, но всё же уползающую вверх.

Между нами пролетела щебечущая птица.

Косой свет вечернего солнца.

Дым поднимался вверх, затем постепенно становился всё тоньше и тоньше.

Мы стояли неподвижно и смотрели на исчезающую линию дыма.

 

«Я не хочу, чтобы ты летала».

Когда это последнее, нечистое сожаление исчезло, весь шум, отдававшийся во мне, отступил и тоже исчез. Я понял, что последний крючок, связывающий меня со «здесь и сейчас», потерял свою хватку. Все мои чувства обострились. Я мог сказать: Я был перестроен как нечто, что движется только вперёд.

Я уже не был тем человеком, которым был до запуска.

Эта ракета была мной.

Мне не нужно было оставаться.

 

1

 

 

Той ночью мне приснился сон.

 

С вершины холма я наблюдаю за восходом солнца над океаном на другой планете.

В нежно-зелёном небе плывёт туманность. Маленькая птичка поёт тихую песню, пролетая мимо.

Над узорами в небе вихрем проносится потусторонний ветер.

Девушка сидит на траве, обняв колени.

Она вдыхает ветерок.

В этот момент на горизонте вспыхивает свет.

Оранжевый свет ракеты, медленно поднимающейся к границе между океаном и небом...

Нет, я ошибаюсь.

Взошло золотое солнце.

Утренний свет, окутанный добротой... идеальное солнце — только красота и тишина, и никогда не обжигает глаза, сколько ни смотри на него.

Колышущееся поле цветов.

Они трепещут, желая искупаться в лучах света.

Девушка встаёт. Её длинные волосы струятся.

Свет ползёт, прогоняя ночные тени с холма. Словно волна, он скользит к нашим ногам.

Свет согревает нас с ног до головы.

Девушка впитывает его.

Затем она поворачивается ко мне лицом.

Её лицо, которое всегда было скрыто.

Лицо, залитое светом, повернулось ко мне.

Я смотрю.

Я в замешательстве.

— Кто... ты?

Я не знаю.

Не знаю, кто она.

Впервые протягиваю к ней руку.

2

 

Я проснулся. Моя рука тянулась к воздуху, но ничего не трогала.

— Кто ты? — пробормотал я.

Мой голос отскочил от потолка, разлетелся на куски и растворился в воздухе.